Дома Касторий никому о своей были не рассказал…
Через три дня на Кувшинке снова стоял Касторий Баран, а Алексей Страшный вновь размахивал перед ним бумагой:
— На, читай… Ты думаешь, выдал тебе бумагу и все… Выкуш… и у меня есть…
Баран прочел удостоверение Страшного:
Удостоверение.
Дано настоящее удостоверение Алексею Страшному о том, что луга Кувшинки за ним закрепляются, а прежде выданные документы на Кувшинки гражданину деревни Топорки Касторию Барану аннулируются.
У Кастория закружилась под ногами земля. В ушах зашумело, а в уши лез насмешливый голосок Алексея Страшного:
— А ты думаешь как?.. Ох-хо-хо… Не наживал и не лезь… Ох-хо-хо…
Касторий взмахнул большой, как черное крыло ночной птицы, рукой, выхватил у Алексея Страшного бумагу и бросился бежать.
Черными прелыми полями бежал Касторий, приседая хватался за землю, сгребал комки сырой земной мякоти, клал ее на язык и пробовал. Соленая и холодная была мякоть земная…
Бежал Касторий к селу. Беспомощно по ветру развевалась его редкая бороденка, а глаза слезили.
Впереди грохотали-шипели льдины. Горбулевское озеро рвало зимний наряд.
А бежавшему Касторию казалось, что за ним гонится Алексей Страшный и смеется едко и жутко:
— Што ты думал и получишь землю?.. Шалишь!..
Касторий направился к предволревкома Якову Вавилову.
— Яков Семенович! помилуй; что это?.. Пожалей, кормилец?..
И бухнулся Яшке в ноги.
Яшка сидел за поломанным письменным столом, притащенным из барского кабинета и диктовал бумажки секретарю. На нем было широкое серое галифе и френч, на плечах накинута ремянная сбруя, военкомовская и на боку наган висит.
Яшка прыснул от смеха:
— Ты што это, Касторка, — али не узнал меня, что в ноги бухнулся?..
— Яков Семенович, замучили… Ей богу замучили… Застрамили на весь честной мир, стыдно глаза на деревню казать…
Голос у Кастория дрогнул, борода странно дрыгнула, ресницы быстро-быстро заморгали и из глаз выкатились две большие горошинки — мутные слезы.