— Куда пошел отряд?
— В тюрьму…
Ткнул дулом револьвера Федор в откачнувшийся, по́том окапленный лоб.
— Сколько человек в отряде?
— Двадцать…
— А-а-а! — за голову схватился Решетилов. Федора за руку в сторону отдернул, зашептал: — У нас сейчас двадцать бойцов. Десять я беру, иду к тюрьме. Ты — тут, распоряжайся.
Схватил попавшийся короткий карабин, засовывая по карманам обоймы, к прижатому в углу пленнику:
— Ваша фамилия?
— И-ва-нов… — еле выговорил непослушный язык.
— Врет он, товарищ начальник, — вскинулся конвоир, — это из контр-разведки, поручик Бовин…
В тревоге, с каждым шагом все глубже вгрызавшейся в душу шла Мария Николаевна к Решетилову.
Шла, почти бежала, по пустынной улице, оступалась и вязла в сугробах.
И одна мысль, одна тоска стучала:
«Только бы не поздно, только бы не поздно…»
Быстро шла, а казалось, что это время — вечность. Вечность, в которой потонуло прошлое. Как на крыльях летела — легко. Потому что ничто не тащилось за ней по безлюдию снежной улицы от ворот военного городка.
Оторвался весь след недавней жизни.
«Номер сорок, — вслух повторяла она решетиловский адрес, — номер сорок…»
Не колеблясь взбежала на крыльцо, дернула за звонок.
Женская голова просунулась. Боязливо:
— Вам кого? — разглядела даму, отпустила дверь.
— Решетилов, Сергей Павлович, здесь живет?
— Здесь… Только их дома нету…