Ага, подворье, Над глубоким, как шкаф, крытым крыльцом едва заметная вывеска: «Номера для проезжих Кудашова».
Соображает Горденко:
— В ограде флигель. Там живет. Выход один — на улицу, через калитку, рядом с крыльцом. На улице торчать — не дело. И полез в крыльцо. Примостился у стенки, в темноте удобно. И улицу видно, а через щель — и калитку.
Озяб и раздражился:
— Всегда таз. Сволочи! Ты приходишь на место во-время, а наряд запаздывает. Агентуру ждать заставляют — собаки! Напишу рапорт начальнику, — и забывая, — эх, курить нельзя…
Еще раз припомнил черты Архипова.
— Не ошибусь. Дрыхнет, — поди, и не знает… Спи, спи, милый… Это что?
Прислушался — голоса. Милиция? Нет, с другой стороны. Ближе. Осторожно вытащил наган.
— Вот и обитель наша… Постойте… Да — Кудашева. Сергей Павлович?
— А итти-то в комнаты не хочется после той мерзости…
Решетилов запротестовал.
— А спать? Завтра у нас весьма рабочий денек. И еще перед сном потолкуем.
Входили на крыльцо.
— Ну, темень, — говорил Баландин, осторожней, тут ступеньки, дальше дверь. — Но как это счастливо вышло…
Решетилов довольно отозвался:
— Полковник совсем обалдел от водки. Даже роту мне назвал — шестая.
И, вполголоса, серьезно напомнил:
— Значит, завтра, как можно раньше гонца в это Логовское. Не предупредим — как цыплят мужиков подавят. Ну, отворяйте дверь…
— Постойте, у меня некоторая идея… А что, если этим гонцом Архипова отправить? О котором я сейчас рассказывал?
— Входите, входит? — там потолкуем.
Вошли, дверь закрылась. Тишина.
Горденко с трудом перевел дыхание. Сам себе не верил. Было только сознание бесконечного своего сейчас величия и значительности.