Она садится позади меня, прижимается щекой к моей спине.
— Но это не так. Воспоминания, панические атаки? Они не делают тебя непригодным для отцовства.
— Что, если бы это случилось, пока я держал Эмму? Я бы уронил её. Что если это случится, когда я буду держать нашего ребенка? Как ты объяснишь ему, что я выхожу из себя без причины? Я уже не раз будил Томми.
— Это не причина опускать руки, Дерек. Мы бы справились, если бы такое случилось, — Рейган тянет меня за плечо, и я разворачиваюсь к ней. — Я доверяю тебе. И я верю в тебя. Когда я наблюдала за тобой с Эммой… я прониклась до слёз. Ты такой чертовски привлекательный, очаровательный и милый, что это сводит меня с ума. Ты будешь замечательным отцом, Дерек. Ты просто должен доверять мне и себе. Я не была готова стать матерью, когда у меня появился Томми. Я понятия не имела, что делаю. И я делала это в одиночку. Я должна была сама со всем разбираться. Я была уверена, что облажаюсь. Но дело в том, что дети – это просто. Нелегко, но просто. Кормить их, держать их попы чистыми и любить их. Это всё, что им нужно. Растить ребёнка тяжело, не буду врать. Ты просыпаешься миллион раз за ночь, пытаясь понять, чего им нужно. Ты уверен, что ты полный ноль, потому что они не перестают плакать. Но ты разберешься с этим. Когда ты любишь их, держишь их, кормишь их. И они простят тебя, если ты напортачишь, — она касается моего лица. — И я тоже.
И, чёрт возьми, меня опять накрывает эмоциями, сбивает с ног. Но Рейган просто целует меня, как будто её не заботит моё размазанное состояние, и что я вцепляюсь в неё, как будто могу потерять. Она только держит меня в ответ, так же крепко, и, в конце концов, мы возвращаемся к дому и присоединяемся к своим друзьям.
И они тоже всё понимают.
Знать, что в твоей жизни есть люди, которые могут принять худшие проблемы, что у тебя есть, и не судить тебя… Это лучшее знание в мире.
Ферма официально выставлена на продажу. Есть агент, прайс-лист, куча дел, чтобы сделать дом привлекательным для продажи. Это ошеломляет. И я до сих пор понятия не имею, что мы будем делать, если ферма продастся. Когда она продастся. Я пытаюсь держать себя в руках, пытаюсь быть твёрдой, но это трудно. Так тяжело... Это всё, что я знаю с девятнадцати лет. Семья Тома обрабатывала эту землю с восемнадцатого столетия, а я просто продам её, как ни в чём не бывало?
И я ничего больше не умею. Я буквально слепо следую за Дереком. Но я понимаю, что это единственный реальный вариант. Я вскоре не смогу поддерживать ферму в рабочем состоянии, по крайней мере, длительное время. И без помощи Дерека. Боже, он лезет из кожи, стремясь вернуть себе работоспособное состояние, учится максимально жизнеспособно функционировать. Но рубцы на его культе всё ещё одеревенелые, а он слишком много времени проводит на ногах, и это выматывает его. Мы просто не можем больше существовать в обычном режиме.
И если заглянуть глубоко внутрь себя, то… я устала от фермы. Опустошена. Я больше не могу, эмоционально. Мне нужны перемены. Но проблема в том, что перемены чертовски пугают.
Рания помогает мне разбираться с вещами. Она, Хантер и их дети приехали к нам в гости ещё раз, чтобы помочь. Мы с ней пакуем вещи, от которых я пока не хочу избавляться, но не знаю, что с ними делать, кроме как упаковать. И мы наводили порядок в таких местах, которые не подвергались уборке несколько десятков лет. Дерек и Хантер обновляют покраску внутри, латают дыры в штукатурке, снимают обои в комнатах, к которым не прикасались с шестидесятых.
Неделя проходит быстро. Рания и Хантер остановились в Хемпстеде, в небольшом мотеле, и можно признаться, что они готовы вернуться домой. Но, боже, это было замечательно, когда они были рядом. У меня не было такой подруги, как Рания... наверное, никогда. С тех пор, как я была маленькой девочкой, в Оклахоме. И Хантер был прекрасным другом для Дерека, пиная его, чтобы тот оставался позитивным, подталкивая Дерека физически, занимая его.
И я не прочь переехать поближе к ним.
Сегодня пятница, дом такой чистый, такой лишённый беспорядка, что его невозможно узнать. Хотя одной комнаты я всё же избегала. Комнаты Тома. Я стою перед его дверью со стопкой ящиков для упаковывания. Рядом Рания – с веником, совком, тряпками и средством для мытья.
— Может быть… это не моё дело, Рейган, — начинает Рания, глядя на меня и оценивая моё очевидное замешательство. — Может быть, мне убраться там одной.
— Нет. Я должна сама.
Глубоко вздохнув, я кладу руку на дверную ручку и толкаю её. Двуспальная кровать вдоль дальней стены, сшитое вручную одеяло. Стол под окном, банка из-под ручек, стопка спортивных журналов. Бейсбольные и футбольные плакаты на стене, а также разворот из выпуска спортивного иллюстрированного издания «Купальники». Я качаю головой. Мальчишки. Книжная полка между столом и кроватью, набитая старыми научно-фантастическими романами, вестернами, каким-то Томом Клэнси. Я достаю «Игры патриотов», открываю переплет; да, это Хэнка.
Боже мой, Хэнк. В последнее время он очень плохо себя чувствовал, лежал в больнице. Мы с Дереком на днях навестили его, я и Ида стояли за дверью, пытаясь не подслушивать, как Хэнк и Дерек болтали о том, о сём, но, в конце концов, разговор стал серьёзным. Про Корею и Афганистан. И как справиться с жизнью после войны.
Мотаю головой. Сейчас я не могу думать о Хэнке.
Я кладу книгу вместе с остальными произведениями в пустой ящик. Вскоре полка опустела. Все книги старые, с загнутыми уголками страниц, тысячу раз прочитанные. У большинства на внутренней стороне обложки инициалы Тома. Рания берет корзину с книгами, выпихивает её в коридор, и мы двигаем полку. Я смеюсь, когда нахожу между ней и стеной заначку журналов «Плейбой» - в пределах досягаемости руки лежащего на кровати мальчика. Выбрасываю их, отчаянно сопротивляясь образу Тома-подростка, дрочащего на какую-нибудь глянцевую модель. Кончается всё тем, что я снова и смеюсь, и рыдаю, когда натыкаюсь другое место – между матрасом и пружиной кровати. Там ещё больше порно, а также сплющенная пачка «Кэмел Лайтс» и что-то похожее на двадцатилетний полукопченый косячок. Боже, Том. Какой хулиганский мальчик…
Рания запихивает одежду Тома из комода и шкафа в несколько сумок, завязывая их, прежде чем я её рассмотрю. Мы снимаем плакаты со стены, снимаем с кровати простыни и одеяло. Простыни выбрасываем, одеяло я оставляю для Томми. Прапрабабушка Тома шила его несколько десятилетий назад.
Я плачу, пока мы убираем комнату. Полы пропылесосили, кровать, комод и стеллаж убрали в угол одно под другое. Контейнеры с мусором мы оставили на верху лестницы, чтобы мужчины унесли их в амбар. И, наконец, я снова стою в дверном проеме, глядя на то, что сейчас является просто ещё одной спальней.