Ядринцев молча поклонился, и мы прежним путем вернулись в комнату камердинера.
Старик принял нас почти недружелюбно, но на предложенные ему вопросы отвечал вполне обстоятельно.
— Вы, Трофимыч, кажется, давно служите покойному? — начал Трубников свой допрос.
— Да, сударь… Сорок третий год…
— Барин занимался комнатной гимнастикой?
— В молодости, сударь!
— Как в молодости?.. А гири, которые я видел у него под постелью?..
— Нет, это — гири господина Орликова; в этой комнате раньше занимались гимнастикой барчук и его учитель, а под спальню она пошла только неделю назад, когда понадобился ремонт в кабинете покойного барина…
— Какой ремонт?..
— Барыня приказала выложить пол паркетом, а то в двух комнатах Андрея Антоновича полы были из такого же тесаного дуба, как и стены… Барыне это не понравилось.
— Госпожа Моравская молода?
— Да, ей двадцать шесть лет; она на тридцать лет моложе покойного.
— Неужели вы не слыхали выстрела, Трофимыч?
— Не слыхал, сударь!.. Сам не понимаю, как это так случилось, но не слыхал. Барин около часу ночи лег и отпустил меня, а я в три проснулся, да так и не мог заснуть, а выстрела не слышал.
— А барыня когда легла?
— Должно быть, рано; я тогда же, около часа, сходил вниз, чтобы положить в приемной книгу, которую просила у барина Любовь Андреевна, а в столовой уже никого не было.
— Через вашу комнату никто не мог пройти к покойному?..
— Ни войти, ни выйти: дверь заперта на ключ с часу ночи, а отпер ее я же около восьми утра.
— Хорошо!.. Чья это комната против вашей, по ту сторону коридора?
— Господина Орликова.
— А в том конце, против спальни барыни?
— Барчука.