На втором плане стоит звук: это более расплывчатое, нечеткое, чуть-чуть возникающее из тумана воображения звучание [а]. Мы, конечно же, знаем, что буква и звук связаны друг с другом, однако зрительные впечатления все-таки сильнее слуховых, да и сами звуки каждый человек произносит на свой лад, не совсем так, как другие. Нет, буква как-то определеннее. И в быту чаще говорят именно о ней, об этой все разъясняющей букве. Некий персонаж «говорил по-русски, старательно выговаривая каждую букву». Вот видите, как будто читал написанный текст, а не выражал собственные мысли. Буква для романиста — это записанный звук и то же самое, что звук.
А вот что касается фонемы, тут дело еще сложнее. Фонема находится как бы на третьем плане. Это даже не пунктир в тумане, это просто сам туман, белое пятно, которое не каждый и различит. Букву можно увидеть. Звук хотя и не совсем точно, да услышишь. А фонему? Фонему нельзя увидеть, да и услышать трудно: она воплощается то в одном звуке, то в другом, то в третьем, не очень-то похожем на первые два. Важность буквы, звука и фонемы прямо противоположна нашему восприятию этих единиц в речи. Важнее всего фонема: она помогает различать разные слова и части слов. Но сама по себе она не «существует», она всегда воплощается в звуках, которые в свою очередь на письме могут передаваться определенными буквами.
Значение единицы обратно пропорционально ее очевидности: чем важнее, тем незаметнее.
Если оглянуться назад, в глубь столетий, и проследить, как постепенно люди осознавали сложное переплетение фонемы, звука и буквы, обнаружится следующее. Оказывается, и ученые раньше всего поняли назначение буквы, потом стали различать букву и звук (и этот этап развития науки отражен в вашем школьном учебнике), наконец, выделили звук, способный различать слова, т. е. фонему. А в наши дни говорят еще и об элементарных признаках, которые, собственно, и дают возможность отличать одну фонему от другой. Таким же путем шли физики: сначала вещество разделили на молекулы, потом открыли атомы, а теперь изучают элементарные частицы, из которых образуются атомы.
А они и не изменяются вовсе. Как произносилось восемьсот лет назад слово дети с узким и чуть-чуть напряженным [е], так и теперь произносится в окружении двух мягких согласных: [д’е́т’и]. Как будто немножко на [и] похоже — [д’ие́ит’и].
А может быть, все-таки изменяются? Вот ведь в слове детки раньше произносился тот же гласный, что и в слове дети (корень-то один и тот же), а теперь в этом слове мы произносим низкое и совсем не напряженное [э], которое часто встречается перед твердым согласным, [д’э́тк’и]. А если петь, то услышишь даже [диеэ́тк’и] — с постепенно переходящим от [и] к [э] гласным. Трудно сразу же после мягкого согласного [д’] произнести [э] — обязательно появится добавочный звук [и] или [е], который смягчит переход, сделает его незаметным.
Минуточку! Вот мы и нашли это слово: незаметным. Положа руку на сердце, можете ли вы сказать, что слышите все подобные переходы одного звука в другой? [иеи] или [иеэ]? Разве что уж вслушаться в свое собственное, очень медленное произношение и при этом обязательно следить, как постепенно перемещается во рту язык. Вот в слове детки он как будто плавно понижается, но не до самого конца, потому что наступает время произнести [т], и приходится резко как бы отрубить дальнейшее произношение гласного [э].
В этом-то все дело: Если произносить и одновременно слушать, вы сможете при достаточной тренировке осознать различие между нашими звуками в приведенных словах. А если только слушать, скажем, чужую речь, вы не сможете это различие между звуками осознать.
Следовательно, для вас никакого различия между нашими звуками и нет.
Вот мы и употребили еще одно важное для наших рассуждений слово: различие.
Только если мы осознаем различие между двумя звуками, можно предположить, что перед нами две фонемы. Если же не осознаем, значит, перед нами просто два звучания одной и той же фонемы.
И уж если мы не слышим разницы между двумя разными [е] в словах дети и детки, значит, эти [е] — различные звучания одной фонемы. В отличие, например, от [у] в слове [ду́тк’и] (пишется дудки): [д’е́тк’и] — [ду́тк’и]. Никто не спутает эти два слова, потому что их различают знаки — фонемы е и у.
И с развитием языка изменяется вовсе не звук, а фонема. Ведь не звук, а фонема является единицей языка.
Попробуем пояснить это на примере из какого-нибудь современного русского говора. Говор, как и наш литературный язык, — живая разновидность русского языка, он «звучит». И вместе с тем он представляет более древнюю стадию русского языка, звучит так, как звучали русские говоры много лет назад.
Вот в нашем говоре вместо [а] после мягких согласных слышится звук, похожий на литературное [е]. Диалектолог, который записывает диалектную речь для своих научных надобностей, приходит в недоумение: почему петь пальцев, а не пять пальцев? Почему е, а не а? Он спрашивает у старика, который только что произнес петь пальцев: «Как правильно сказать: пять пальцев или петь пальцев?» И получает ответ: «Поют только в церкви, а пальцев... (и вот тут я должен записать в транскрипции, условным фонетическим письмом, иначе неясной останется суть ответа) — «...а пальцев [п’еат’]». Что это значит?
Это значит, что и старик, говорящий на русском диалекте, и ученый, владеющий литературной формой русского языка, различают оба слова — пять и петь. Потому-то они и понимают друг друга, что для каждого из них это разные слова. Потому-то и язык, на котором они говорят, — один и тот же язык.
Что же мешает им понимать друг друга?
Пустяк, мелочь. Знаки различения этих слов у старика и диалектолога разные, т. е. одни и те же слова различаются у них разным способом, разными фонемами.
Ученый, как и мы с вами, различает здесь два разных гласных [е] и [а]. Старик различает наши слова тоже гласными, но другими: в слове петь — [е], а в слове пять — [еа]. Это не [а], как в литературной речи, а [е], очень похоже на [а]. Этот звук обозначается в транскрипции слиянием двух букв: а+е = ͡͡æ.
Было время, все русские говоры походили на тот, которым пользуется теперь наш старик. Это архаический, сохранивший многие старые особенности русского языка говор.
Таким образом, две возможности различения слов — старая и новая — могут сосуществовать в языке. Старики будут понимать молодых, а молодые — стариков. Но уже дети молодых воспримут понимание языковых различий, свойственное родителям, а не дедам. Так и происходит изменение. Скачком — и вместе с тем постепенно.
Может случиться так, что в результате звуковых изменений два слова совпадут, станут омонимами. Звучат одинаково, а обозначают разное, вот как лук и лук. В древности эти слова и звучали неодинаково. Один лук произносился когда-то «в нос» ([лунк] ‘оружие’), а другой нормально, чисто ([лук] ‘овощ’). А потом утратилось различие между двумя разными у, и мы получили омонимы.