Джеймс сам не знал, сколько у него накоплено денег и как далеки размеры его сокровища от выполнения мечты. Однако год назад облако неясной угрозы надвинулось на нее, начало размывать, превращая любые сокровща в труху. Из-за войны деньги на глазах теряли свою силу и власть, дешевели, обесценивались. Звонкие монетки куда-то исчезли, их заменили бумажки, выпускаемые Конгрессом, которые торговцы брали с большой неохотой. Корзинка яблок, которую он еще недавно покупал по поручению мамы Бетти за шилинг, месяц спустя стоила три; дюжина яиц дорожала с каждым днем; к башмакам и чулкам в шарлотсвильской лавке было не подступиться. Война, еще не докатившись до них пулями и ядрами, размывала привычный строй жизни, подтачивала мечты, отравляла надежды.
И вот, незадолго до отъезда в Вильямсбург, зайдя по своим лечебным делам в бедную хижину, стоявшую в самом конце Муллен-Рода, он застал там все семейство вокруг незнакомого негра, читавшего вслух при свете коптилки какую-то смятую страницу с напечатанным текстом. В верхнем углу страницы можно было разглядеть красиво нарисованного льва в короне. То, что Джеймс услышал, наполнило его душу страхом. Однако сквозь страх пробивалось что-то светлое, знакомое, надежду возвращающее. Казалось, мечта, раздавленная неумолимым умиранием власти денег, вынырнула где-то в другом, совершенно неожиданном месте и снова протянула к нему свои манящие лучи. Опасно — да, очень. Родным про такое лучше не рассказывать, с друзьями не поделиться. Но зато можно снова жить с мечтой в душе. А разве это не самое главное?
Брат Роберт встречал Джеймса на причале. Он тоже был одет франтовато, медные пряжки блестели на ремешках, крепивших его штаны к жилету. Два нарядных светлокожих молодых человека уселись в бричку, покатили по своим делам, оживленно болтая, — нет, никто из местных не мог бы даже предположить, что это обычные невольники, которых можно купить или продать за сходную цену. А если бы кто и догадался, такому можно было объяснить, что хозяин молодых людей, масса Томас Джефферсон, давно уже перестал продавать рабов, особенно если это было связано с отрывом их от семьи.
— Ты приготовься к тому, что наш брат Мартин в очень мрачном настроении, — говорил Роберт. — Он никак не может привыкнуть к тому, что деньги дешевеют, и ругается с поставщиками до хрипоты, требуя снижать цены до прежних. Пока миссус Марта болела, он распоряжался всем хозяйством, нанимал работников и лошадей. А теперь снова масса Томас часто выдает деньги для закупок жене. Наш Мартин считает, что она переплачивает, балует торговцев, и из-за этого ходит мрачнее тучи.
— А что достанется делать мне? Не знаешь, кто послал за мной — хозяин или хозяйка?
— Я думаю, что оба. Будешь прислуживать за столом, топить камины, убирать комнаты, выносить горшки. По сравнению с Монтиселло работы здесь прибавилось втрое. Губернатор должен каждый день принимать толпу посетителей и гостей, многие из них остаются на обед, а некоторые даже и ночуют. У кухарки есть свои помощники, еще наняты две прачки. Одна очень хорошенькая, но, к сожалению, замужем. Спать будешь в одной комнате со мной, на третьем этаже.
Вид губернаторского дворца поразил Джеймса. Эти ворота с узорной решеткой, эти львы в коронах на столбах, и сверкающие ряды окон, и вознесенная в небеса башенка на крыше — неужели ему выпало пожить в такой красоте? Внутреннее убранство оказалось еще более роскошным: столы и кресла с изогнутыми ножками, ковры, часы в стеклянном футляре, тяжелые портьеры, позолоченные канделябры. И ведь все это было привезено из-за океана, все было изготовлено загадочными британцами, которыми мама Бетти стращала младших детей и которых пастор в Шарлотсвиле объявлял посланцами сатаны.
Нет, пастору Джеймс больше не верил. Ранней весной тысячи пленных британцев и немцев были поселены неподалеку от Монтиселло, и их офицеры много раз навещали массу Томаса. Не было в них ничего сатанинского или злобного. И на черных они смотрели без пренебрежения, если заговаривали с ними, то часто могли даже вставить слова «пожалуйста», или «будьте любезны», или «сердечно благодарю», или даже «мистер».
Особенно нравилось Джеймсу, когда в гости приезжали британский генерал-майор Филипс или немецкий барон фон Ридсель со своим семейством. У толстой и шумной баронессы голос был сказочной красоты, и Джеймс не раз прятался за дверью, чтобы послушать ее пение. Однажды ему повезло: она начала петь, когда он осторожно раздувал мехом огонь в камине гостиной. Джеймс замер, а потом, обернувшись, увидел, что на него пристально смотрит старшая дочь баронессы, прелестная Маргарита. Глаза в глаза они застыли на долгую-долгую минуту под звуки загадочных немецких рулад — ах, одно воспоминание об этом сжимало сердце Джеймса сладким волнением. Наверное, его кожа в эти минуты сама собой посветлела до полной белизны.
Миссус Марта встретила Джеймса приветливо, подарила серебряный шиллинг, долго расспрашивала про Бетти и ее потомство. Семилетняя Марта-младшая потребовала, чтобы он послушал ее игру на клавикордах и поговорил с домашним попугаем Шедвелом, сидящим в красивой клетке. Годовалая Полли была на попечении няньки, но ее мать, похоронившая уже троих детей, впадала в панику от каждого случайного кашля и часто отказывалась выходить к гостям, оставалась с дочерью. В такие дни Джеймс приносил ей и детям обед из кухни в их комнаты на втором этаже.
Прислуживать за столом было для него делом привычным, он умел двигаться бесшумно, не звякать посудой, появляться и исчезать, не привлекая внимания. Наиболее частыми гостями губернатора были два молодых джентль-мена, мистер Джеймс Мэдисон и мистер Вильям Шорт. Из разговоров Джеймс понял, что мистер Шорт только-только закончил Вильямсбургский университет и что масса Томас был среди тех, кто принимал у него адвокатский экзамен. Мистер Мэдисон выглядел постарше, он уже был депутатом ассамблеи, но когда он обращался к хозяину дома, в тоне его тоже звучала подчеркнутая почтительность ученика к учителю.
Однажды в застольном разговоре мелькнули те же слова, которые вычитал из британской листовки незнакомый негр в хижине в Монтиселло и которые так запали Джеймсу в память: «армия чернокожих». Он вздрогнул, откатил столик с приборами в угол, начал для вида осторожно перетирать ножи и стаканы. Мистер Мэдисон рассказывал о том, что Конгресс в Филадельфии одобрил проект, предложенный офицером из Южной Каролины, Джоном Лоуренсом: создать полк из негров. В качестве платы черным воинам предлагалось освобождение из рабства, а их хозяевам уплачивалась справедливая компенсация.
Постановление далекого Конгресса вызвало бурю возмущения в собрании вирджинских джентльменов. Депутаты ассамблеи вставали один за другим и со страстью доказывали невыполнимость и опасность задуманного. Белые ополченцы идут сражаться за свою страну — а за что станут сражаться черные? Послушность невольников гарантирована их страхом перед хозяином и надсмотрщиком — а кого станет бояться человек с заряженным мушкетом в руках? Овладев военным делом, черные смогут поднять вооруженное восстание, и их мстительное озлобление против белых может оказаться страшнее и сильнее ненависти индейцев. Молодые отпрыски плантаторов, заразившиеся мечтаниями гуманистов в европейских университетах, понятия не имеют о реальных страстях, кипящих в душах черных под маской покорности и незлобивости, и не отдают себе отчета в том, какими кровопролитиями могут обернуться их новации.
Подслушанный разговор наполнил душу Джеймса бурей страхов, надежд, сомнений, упований. Королевская прокламация, тайно читавшаяся в Монтиселло, обещала освобождение невольникам, вступившим в британскую армию. Теперь оказывалось, что и американцы готовы предложить рабам такую же сделку. Война, обесценившая деньги, разрушившая мечту о выкупе на свободу, теперь вдруг возрождала эту мечту, придавая ей новый — красивый и понятный — облик. Черный солдат с мушкетом и пистолетом, под развевающимся знаменем, под взглядом девичьих глаз — ах, как это было прекрасно!
Теперь, засыпая, Джеймс часто видел себя в мундире, марширующим в шеренге черных новобранцев, под звуки флейт и барабанов. Синий или красный был мундир, не имело для него значения. Нельзя было позволить мечте опуститься на землю, напороться на все трудные вопросы, превратиться в будничные планы, невыполнимость которых погубит ее, как губит летящего фазана охотничья сеть. Как он решится расстаться с братьями и сестрами, с мамой Бетти? Какая армия примет в свои ряды четырнадцатилетнего? На войне могут ранить, изувечить — какими глазами посмотрит на него прекрасная Маргарита, если он явится перед ней одноруким или хромым или обожженным?
Мечта не слабела, не исчезала, но все чаще отождествлялась теперь, воплощалась в одном и том же понятном предмете: военном мундире. Если Джеймсу доводилось выезжать с братом Мартином на закупки продовольствия, он впивался глазами в ополченцев, маршировавших перед зданием городского совета, в часовых у ворот арсенала, в военных моряков, охранявших здание таможни. Блестевшие пуговицы и пряжки, сиявшие галуны, узорные шнуры завораживали его. А что если купить в лавке сукна, ниток, иголок и сшить мундир самому? Или попросить о помощи сестру Мэри, работавшую на кухне в губернаторском дворце? Но его начнут спрашивать, зачем ему понадобился военный мундир, его планы откроются — и что тогда? Не объявят ли это попыткой бегства, не накажут ли продажей какому-нибудь жестокому плантатору?
Самые красивые мундиры носили двое ополченцев, двое Андерсонов: белый и черный. Белый был флейтистом, черный — барабанщиком. Они являлись почти каждое утро к дворцу, чтобы приветствовать губернатора военным маршем. Потом флейтист отправлялся к Мартину с надеждой получить от него стаканчик виски в уплату, а барабанщик — в кухню, где надеялся снискать расположение Мэри Хемингс.
Целый месяц Джеймс жил с мечтой о мундире, без всякой надежды на ее осуществление. И вдруг непредсказуемая судьба подбросила ему случайную встречу — схватку — передрягу, которую всякий другой мог бы легко упустить, но только не Джеймс Хемингс. О нет, сэр, не на такого напали!
В тот вечер обслуживать за столом гостей губернатора была очередь Роберта. Через час он поднялся в их комнату озабоченный, держа в руках пачку купюр.
— Джеймс, срочно беги в таверну. В кладовке кончилась мадера, а гости, я чувствую, вот-вот потребуют следующую бутылку. Купи на всякий случай четыре. Если трактирщик откажется записать на наш счет, держи наличные.
Джеймс взял деньги, натянул куртку, вышел под быстро темневшее небо. Таверна была на улице Герцога Глостера, всего в четырех кварталах от дворца. Трактирщик уже знал его, легко согласился внести стоимость вина на счет губернатора. Даже укутал бутылки овечьей шерстью, чтобы они не разбились в мешке.
— А сколько стоит сегодня пинта яблочного бренди? — спросил Джеймс.