«Подданный и гражданин: идеология налогообложения в России 1860—1924».
После заседания все отправлялись в ресторан, где разговорное бурление распадалось на маленькие ручейки, водопадики, воронки. Как и большие конференции, семинар представлял собой некий полигон, на котором докладчики и дискутанты демонстрировали свои знания и таланты, набирали невидимые очки, необходимые для успешной карьеры. Полагаю, что это набирание баллов продолжалось и в ресторанной болтовне.
Не имея ни учёной степени, ни диплома, не имея шансов на продвижение по академической лестнице, я оставался фигурой нетипичной. Мог позволить себе дерзкие комментарии, не боясь нажить скрытых врагов, которые где-то когда-то могли зарезать мою кандидатуру на преподавательское место. Я не злоупотреблял своей «безнаказанностью», но, видимо, некоторые докладчики бывали ранены моим сарказмом. С другой стороны, Ирина Рейфман после одного заседания сказала мне с шутливой укоризной:
— Игорь, на вас сегодня была последняя надежда. Но вы промолчали и оставили нас всех в море скуки.
Видимо, я много раз нарушал границы принятого и дозволенного, сам того не замечая, не понимая. Слушался доклад о произведениях знаменитого Захер-Мазоха. Каким образом этот писатель проник в тематику славянского семинара, я не очень понимал. Но мне захотелось поделиться со слушателем интересным, как мне казалось, соображением. «Любовное переживание, — говорил я, — как правило, бывает окрашено тремя чувствами: сердечной болью, страхом и стыдом. Не может ли оказаться, что мазохизм является попыткой обратного хода — вызвать любовное переживание, подвергнув себя боли, страху и стыду?»
Не успел я начать развивать свою мысль, как председательствовавшая дама начала громко говорить что-то, не относящееся к теме, явно пытаясь заглушить мои слова не хуже советской глушилки.
Мне запомнился диспут, загоревшийся у меня с авторитетным историком Марком фон Хагеном. В разгар чеченской войны он сделал доклад об истории наступления России на Северный Кавказ. Схема его взглядов была традиционной схемой либерального западного интеллектуала: Россия — безжалостный агрессор, империалистическая держава, а кавказские племена — народ, доблестно защищающий свою свободу и независимость. Свой комментарий я начал с того, что напомнил собравшимся эпизод из романа Достоевского «Записки из Мёртвого дома». Там герой знакомится на каторге с Аким Акимовичем, офицером, осуждённым за убийство «мирного» кавказского князька. Этот князёк, пишет Достоевский, «зажёг его крепость и сделал на неё ночное нападение; оно не удалось. Аким Акимыч схитрил и не показал даже виду, что знает, кто злоумышленник. Дело свалили на немирных, а через месяц Аким Акимыч зазвал князька к себе по-дружески в гости. Тот приехал, ничего не подозревая. Аким Акимович выстроил свой отряд; уличал и укорял князька всенародно; и в заключение расстрелял его, о чём немедленно и донёс начальству со всеми подробностями».
Моя аргументация сводилась к тому, что на Кавказе сила России была не только в пушках и штыках. Племенам, уставшим от многовековой взаимной вражды и кровавых раздоров, империя несла нечто небывалое: власть закона вместо власти ружья и кинжала. Каждый горец должен был задуматься: «Если эти русские могут отправить на каторгу собственного офицера за бессудное убийство иноплеменника, не значит ли это, что у них и я смогу найти защиту от безжалостного соседа?» Как и следовало ожидать, моя интерпретация кавказского конфликта была докладчиком сердито отвергнута. Но час спустя, в ресторане, несколько слушателей шёпотом выразили согласие с моим тезисом.
Колумбийский университет поддерживал большую сеть подобных семинаров самых разных направлений. Число их участников оценивалось в две тысячи или больше. Раз в год устраивалось общее собрание, открывавшееся докладом какой-нибудь крупной академической фигуры и завершавшееся большим банкетом. Членский билет семинара также давал бесценную привилегию: право пользоваться двухмиллионной библиотекой, с возможностью получать книги на дом. Если собрать все тома, которые я уносил домой в течение двадцати лет, их вес будет измеряться не килограммами, а тоннами. Благодарность этому книжному собранию следовало бы напечатать крупными буквами на всех книгах, написанных мною с 1986-го по 2005 год.
Посещая колумбийский семинар, я не забывал рассылать заявления-запросы на русские кафедры других университетов, расспрашивал знакомых профессоров о намечавшихся вакансиях. Среди славистов было очень много людей с русско-еврейскими корнями, потомков беглецов от российских погромов. Эти беглецы перед отъездом должны были получать если не паспорт, то хоть какой-то официальный документ, и полицейские чиновники изгалялись, придумывая им дурацкие фамилии. В списке моих корреспондентов был профессор Пирог, профессор Творог, два Барана и даже один Врун. Мои запросы тонули бесследно, ибо с исчезновением коммунистической угрозы интерес к России стал падать, приток студентов уменьшался и вакансий становилось всё меньше. Всё, что удавалось, — прочесть одну-две лекции перед студентами различных университетов, которые по тем или иным причинам решали пригласить писателя и издателя Ефимова, чтобы он нарушил монотонность их провинциального существования.
NB: Вся мировая наука — от арифметики до атомной физики — ищет не истины, а максимально удобных способов сортировки похожих явлений. Главная причина отставания наук о человеке — мы не похожи друг на друга. Нас не рассортируешь.
Цепочка этих приглашений тянулась с первых же лет нашей жизни в Америке. Как я писал в первом томе воспоминаний, в России мне редко доставалось получить путёвку на выступление перед читателями. Там соответствующая тётка в соответствующем кабинете Ленинградского отделения Союза писателей получала запрос-заказ от школы, клуба, института, Дома культуры, и уже она решала, кого из трёхсот ленинградских литераторов осчастливить дополнительным заработком. В Америке же всё решали личные контакты.
Вот переводчик Бунина, профессор Роберт Бови, увлёкся романом Ефимова «Архивы Страшного суда» — и Ефимов получает приглашение приехать и выступить в его Оксфордском университете (нет, не в Англии — в скромном городке Майами, штат Огайо).
Старый приятель, Лев Лосев, устраивает мне выступление у себя в Мичиганском университете, в городе Лансинг, а потом и в престижном Дартмутском колледже.
Автор «Эрмитажа», профессор Поль Дебрецени, пригласил меня к себе в Университет Северной Каролины в Чапел Хилл как раз в октябре 1987 года, так что мне пришлось, кроме запланированной лекции, откликнуться на просьбы его коллег и рассказать всему факультету о только что объявленном лауреате Нобелевской премии — Иосифе Бродском.
Дружим с Ксаной Бланк — и я получаю приглашение выступить перед её студентами в Хантер-колледже.
Выпускаем антологию прозы с Жанной Долгополовой — и я приглашён её кафедрой прочесть лекцию для студентов в Университете Вашингтона и Ли, в Вирджинии. (Любопытная деталь: ленинградка Долгополова, составляя антологию, отобрала двенадцать авторов — все ленинградцы; но когда мы готовили антологию «Избранная проза семидесятых», составитель её, москвичка Елена Краснощёкова, предложила список из двадцати пяти имён — одни москвичи.)
Очень интересной оказалась поездка с лекцией в колледж Брин Эфин в окрестностях Филадельфии. В 1990 году организация «Фонд Сведенборга» обратилась к издательству «Эрмитаж» с предложением перевести на русский язык и издать компиляцию трудов и статей Эммануэля Сведенборга. Завязались деловые отношения, в результате которых я узнал, что последователи шведского мистика образовали ответвление христианства, которое назвали «Новая Церковь», что они рассыпаны по всему свету, но главный храм их находится в городке Брин Эфин и рядом с ним существуют и активно работают колледж, библиотека и издательство, нацеленное на пропаганду идей Сведенборга.
Работая над переводом книги «Сведенборг. Основы учения», я с интересом знакомился с мыслями и судьбой прославленного шведа. И конечно, мне запомнился знаменитый эпизод, продемонстрировавший его способность к ясновиденью, с которого и началась его всемирная слава. Вот как этот случай описан во вступлении к книге:
«Сведенборг обедал у состоятельного купца в городе Гётеборг, приблизительно в трёхстах милях от Стокгольма. Вдруг он побледнел, пришёл в смятение и уединился на какое-то время в саду. Позднее он вернулся к обедающим и сообщил, что неподалёку от его дома в Стокгольме случился большой пожар. Он добавил, что огонь распространяется стремительно и ему уже страшно за его рукописи. Наконец, в восемь вечера он с облегчением объявил, что пожар погасили... Через два дня прибыл гонец от Стокгольмской торговой палаты с подробностями о пожаре в столице... Его рассказ полностью совпал с видением Сведенборга, и всеобщее внимание в один День сделало философа знаменитостью».
Собор в Брин Эфине соединяет в себе черты романского и готического стилей. Однако есть одна особенность, которую поверхностный взгляд может легко пропустить. Сопровождавший меня профессор объяснил, что Сведенборг верил в неповторимость каждого создания Творца. (Не таилось ли здесь предвиденье феномена ДНК?) В соответствии с этим все архитектурные детали выполнены с небольшими отличиями друг от друга. Например, окна в стене храма выглядят одинаковыми, но, если присмотреться, в каждом обнаружится какое-то своеобразие. То же самое и колонны внутри: каждая чем-то отличается от остальных. Можно себе представить, какое отвращение вызвали бы у Сведенборга посёлки отштампованных домов, вырастающие сейчас на окраинах крупных городов Америки.
Приглашения выступить с лекцией продолжали поступать от разных университетов, и благодаря им мы смогли посетить много интересных мест. Например, приглашение от Университета Бригама Янга, в городе Прово, штат Юта, перенесло нас с Мариной в царство мормонов. Есть сведения, что основатель мормонской церкви, Джозеф Смит, был знаком с писаниями Сведенборга, историки находят общие черты в учении обоих. Главный собор мормонов в городе Солт-Лэйк-Сити поражает воображение не меньше, чем собор последователей Сведенборга в Брин Эфин. Неподалёку от него выстроен великолепный концертно-лекционный зал на четырнадцать тысяч человек. Но на меня наиболее сильное впечатление произвела «Библиотека семейной истории», основанная мормонами больше ста лет назад. (Другое название: «Всемирный центр генеалогии».)