Еще большее влияние эти люди имели на детей, приблизивших к себе их отцов. Детский ум и детское воображение скорее и сильнее воспринимает все новое, неизвестное.
Таким образом, братья Строгановы на «конце России» были первообразами тех русских людей, которые спустя целый век при царе Алексее Михайловиче подпали под влияние московской Немецкой слободы, воспитавшей Великого Петра.
Максим Яковлевич, как и его двоюродный брат Никита Григорьевич, могли назваться по тому времени людьми просвещенными, представителями нового поколения, и вера в сглаз, порчу, колдовство была уже несколько поколеблена в их уме. Но при всем этом беседа Максима Яковлевича с Антиповной произвела на него впечатление и заставила задуматься. Он горячо любил свою сестру, бывшую любимицей дяди и двоюродного брата, и ее загадочное недомогание очень тревожило его.
«И с чего бы, кажись! — задавал он мысленно себе тот же вопрос, который безуспешно задавал Антиповне. — Живет она в довольстве, холе, ветерку лишний раз на нее дунуть не дадут, и вдруг беспричинная хворь напала».
И снова сидит Максим Яковлевич в тяжелом раздумье.
«Ермак! Ужели?» — вдруг поднял он голову.
У Максима Строганова мелькнула мысль, что действительно не сглазил ли сестру Ермак, но далеко не в том смысле, как думала старая Антиповна.
Горницы второго этажа хором Строгановых предназначались для приема, хотя и редких, но все же заглядывавших к купцам-владетелям заезжих почетных гостей из Великой Перми и даже из далекой Москвы.
Посещали царские посланцы с грамотами, и хотя Строгановы, по смыслу первых царских грамот, не обязаны были ни возить, ни кормить государевых послов, ехавших из Москвы в Сибирь и обратно, но по исконному русскому гостеприимству всегда были рады заезжему человеку, вносившему все же некоторое разнообразие в их далеко не разнообразное житье-бытье.
Заброшенные же судьбой или царской волей на северо-восток России бояре и дворяне московские еще далеко до Великой Перми насмехались над «строгановским царством», как воеводы лежащих по дороге в Великую Пермь городов с злобной насмешкой называли «запермский край», сочувствуя воеводе Великой Перми, лишенному власти во владениях братьев Строгановых.
Наслушивались заезжие люди и о богатстве братьев, и об их широком гостеприимстве. И заезжали бояре и дворяне московские по пути в строгановские хоромы и убеждались, что эти купцы-владетели живут вольно, свободно, с защищенными от гнева царского и казни головами отдаленностью места, живут точь-в-точь как князья удельные, окруженные своими дружинниками. Из себя же братья ласковые да приветливые, принимают гостей желанных в хоромах богато убранных и дивно расписанных, не знают, где посадить гостя, чем угостить, как чествовать. Искренне рады приезжему. Слушают не наслушаются новостей московских, им они в диковинку, редко достигают до них, так что до утренней зари, бывает, просидят с гостем за столом, переполненным бражками и питиями самодельными и заморскими.
Для таких-то дорогих гостей и были предназначены богато украшенные горницы второго этажа. Жилые обыденные горницы помещались в верхнем этаже и были более скромным убранством, хотя блестели чистотой и отличались всеми удобствами житейскими.
Но в третьем этаже три большие угольные горницы не в пример другим были убраны с роскошью, даже превышающей роскошь убранства парадных горниц второго этажа.
Эти горницы были известны под общим названием светлицы и служили обширным и уютным гнездышком для «сизой голубки», как называла ее нянька Антиповна, — Ксении Яковлевны Строгановой. Любимица отца и покойника дяди, она осталась после их смерти на пятнадцатом году и стала жить среди боготворивших ее родного и двоюродного братьев и заменяющего ей родного отца — дяди Семена.
Вся любовь и забота этих людей сказалась в устройстве этого действительно сказочного уголка для молодой девушки.
Первая горница служила рукодельной. В ней Ксения Яковлевна занималась рукодельями со своими сенными девушками. Стены этой горницы были обиты золотой парчой, скамьи были с мягкими подушками, крытыми золотистой шелковой материей, столы были лакированные из карельской березы, из этого же дерева стояли фигурные пяльцы с серебристой насечкой, за которыми работала девушка. Пяльцы сенных девушек были лакированные, ясеневые.
Вторая горница, тоже большая, но несколько меньше первой, служила местом отдохновения Ксении Яковлевны, когда она захотела бы остаться одна или же провести время в задушевной беседе с одной из своих наиболее любимых сенных девушек. Стены этой горницы были обиты заморским бархатом бирюзового цвета, столы были красного дерева и того же дерева лавки с мягкими подушками, покрытыми дорогими звериными шкурами.
Медвежьими пушистыми шкурами был красиво застлан почти весь пол горницы.
Третья, наконец, мéньшая, чем две остальные горницы, с большой изразцовой лежанкой, служила опочивальней Ксении Яковлевны. Широкая, красного дерева с вычурной резьбой кровать, на которой лежали высокая перина, покрытая розовым шелковым, с искусными узорами стеганым одеялом, и целая гора подушек в белоснежных наволочках, стояла прямо против двери у задней стены. Стены опочивальни были обиты серебряной парчой с вытканными розовыми цветами. Пол покрыт выделанными шкурами горных коз.
Громадный иконостас с множеством образов в драгоценных окладах, осыпанных семицветными каменьями и бурминными зернами, в которых переливался всеми цветами радуги мягкий свет золотой лампады, спускавшейся с потолка на золотых же цепочках, занимал передний угол девичьей опочивальни, в которую мы дерзновенно проникли по праву бытописателя.
Горницы эти оправдывали всецело свое название «светлицы», так как в высокие и широкие окна лилось много света и из этих окон открывался чудный вид на далекое пространство — окна приходились несколько выше окружавшего двор высокого острога.
На самом заднем плане открывавшегося великолепного вида синели Уральские горы. Ближе зеленели луга, отливали золотистым цветом поспевающей ржи засеянные поля, а еще ближе виднелся обширный поселок со стоявшей на пригорке маленькой деревянной церковкой, на золотом кресте которой играло июльское солнышко. Несколько вправо от первого виднелся другой поселок, особенно бросавшийся в глаза новизною только что срубленных изб, одна из которых несколько выше других, украшенная затейливой резьбой, с громадным деревянным петухом на коньке, вращавшемся даже при легком дуновении ветра, особенно выделялась от остальных построек, быть может, и потому, что стояла на самом краю поселка.