— Слыхал я, к нему-то и еду с грамотой.
— Ну вот и вышло, ты глуп, а не я… Я говорю тут, а он: к нему еду с грамоткой, — передразнила его Домаша.
— Как тут! Кто же это?
— Ермак.
— Ермак? — даже разинул Яков рот от удивления.
— Он самый.
— Да что ты! В уме ли? Не может быть этого!
— Уж коли говорю, значит, знаю, — ответила Домаша тоном, не допускающим противоречия. — И отчего же Ермаку не зазнобить сердце девичье? Парень он видный, красивый…
— Что и говорить, — согласился Яков, — этого у него не отнимешь. Видишь ли… Разбойник ведь он, душегубцем был…
— А ты думаешь, наша сестра разбойника полюбить не может?
— Кто вас знает! Кто разберет? — ответил Яков. — В чем же дело-то?
— Поразведай ты сегодня перед отъездом у него стороной, люба ли она ему или нет…
— Это кто же?
— Бестолковый ты, парень, погляжу я на тебя. Конечно, Ксения Яковлевна!
— Да что же тут разведывать? Конечно, люба, кому она не люба будет… Красавица…
— Уж не ты ли тоже заришься? — ревниво спросила Домаша.
— Мне-то к чему… От добра добра не ищут.
Он примостился с нею рядом на пне и обнял за талию. Она не оттолкнула его и даже придвинулась, чтобы он удобнее уселся.
— Это ты говоришь, что люба ему, по себе судишь, — подчеркнула она последние слова, — а мне надо знать, что он скажет…
— Это не в труд мне, зайду к нему, проститься будто.
— Зайди, голубчик, Яшенька.
— А за труды что?