— Яков говорил, — покраснела девушка, стараясь особенно резко и грубо произнести это имя.
— Счастливая! — промолвила со вздохом Ксения Яковлевна.
— Чем это?
— Ты можешь с ним видеться, поговорить, душу отвести…
— Вот тоже невидаль! Сам сторожит меня всюду, а мне мало горюшка…
— Но ведь ты любишь его?..
— Ничего, парень ласковый.
— А щемит у тебя сердце, инда больнешенько?..
— Николи не щемит… Чтобы из-за их-то брата да сердце щемило девичье, рылом не вышли, пускай у них щемит…
— Не любишь ты, значит, Домашенька…
— Уж я не знаю, как и сказать тебе, Ксения Яковлевна. Пригож он, слов нету, весел нравом, ульстить норовит словом да подарком. Дня два-три не повидаешь его — соскучишься. Но чтобы томиться из-за него? Шалишь, себе дороже… Пусть сам томится… Вот как, по-моему…
— Замуж-то хочет брать? — спросила Ксения Яковлевна.
— Болтает… Поклонюсь-де Семену Иоаникиевичу.
— За чем же дело стало?
— Все собирается, — усмехнулась Домаша, но в этой усмешке было и немного горечи.
— А мне и думать нечего, — глубоко вздохнула Ксения Яковлевна.
— О чем это?
— Замуж идти…
— За Ермака-то?
— За кого же больше?
— Окстись, Ксения Яковлевна, за разбойника!..
— Какой же он разбойник? Вот и дядя говорит, что быть ему по уму бы воеводою…