Даже мать Менико была в церкви, хотя и умела только считать мух.
— Нужно молиться и за грешников, — ответила Святоша. — Добрые души для этого и созданы.
— Да, как молится Манджакарубба, уткнувшись носом в накидку: а один бог знает, как она заставляет грешить парней!
Святоша покачала головой и сказала, что в церкви не надо осуждать ближнего.
— «У хозяина хорошего в трактире для всех с приветом лицо, как в мундире», — ответила Цуппида и потом — на ухо Осе:
— Святоше не хочется, чтобы говорили, что она продает вместо вина воду; но было бы лучше, если бы она не вводила в смертный грех огородника массаро Филиппо, у которого жена и дети.
— Что до меня, я уже сказала дону Джаммарья, — ответила Оса, — что не останусь больше в Дочерях Марии, если Святошу оставят старшей.
— Так, значит, вы нашли себе мужа? — ответила Цуппида.
— Я не нашла себе мужа, — выпустив жало, набросилась на нее Оса. — Я не из таких, которые даже в церковь водят за собой мужчин в лакированных башмаках и с жирным брюхом.
С жирным брюхом — это был Брази, сын хозяина Чиполла, баловень мамаш и девушек, потому что у него были виноградники и оливковые сады.
— Пойди посмотри, хорошо ли привязана лодка, крестясь, сказал ему отец.
Каждому невольно приходило в голову, что и дождь этот и ветер очень выгодны для Чиполла; так всегда бывает на этом свете, где Чиполла, раз рыболовное суденышко их крепко привязано к берегу, глядят на бурю, потирая руки; Малаволья же бледнеют и рвут на себе волосы из-за груза бобов, который взяли в долг у дядюшки Крочифиссо — Деревянного Колокола.
— Сказать вам, — выскочила Оса, — настоящее-то это несчастье — для. дядюшки Крочифиссо, который дал бобы в долг. «Кто в долг и без залога дал, — добро свое, и разум, и дpугa потерял».
Дядюшка Крочифиссо стоял на коленях у подножья алтаря скорбящей божией матери, перебирал длинные четки и подпевал гнусавым голосом, который мог бы тронуть сердце и самого сатаны. Между двумя молитвами божией матери болтали про торговлю бобами, и про «Благодать», которая была в море, и о Длинной, остававшейся с пятью детьми.
— В наше время, — говорил хозяин Чиполла, пожимая плечами, — никто не доволен своим положением и хотел бы и небом завладеть.
— Надо сказать правду, — заключил кум Цуппиду, — что это будет плохой денек для Малаволья.
— А что до меня, — добавил Пьедипапера, — не хотел бы я быть в шкуре кума Бастьянаццо.
Вечер спустился печальный и холодный: по временам налетал порывами северный ветер и сеял мелкий и частый дождик; это был один из тех вечеров, когда, если суденышко в безопасности и вытянуто на сухой прибрежный песок, наслаждаешься дома видом кипящего горшка, держишь малыша между колен и слушаешь за спиной возню жены по хозяйству. Бездельники предпочитали наслаждаться в трактире этим воскресеньем, обещавшим продолжиться еще и в понедельник, и даже сами дверные косяки весело поблескивали от пламени очага, так что дядюшка Санторо, присевший на свежем воздухе, за дверями, с протянутой рукой и уткнутым в колени подбородком, продвинулся немного внутрь, чтобы и ему пригревало спину.
— Ему сейчас получше, чем куму Бастьянаццо, — повторял Рокко Спату, зажигая на пороге трубку.
И, не долго думая, сунул руку в кармашек и подал ему два чентезима.
— Ты и без милостыни должен бы благодарить бога, раз ты в безопасности, — сказал ему Пьедипапера. — Тебе не грозит такой конец, как куму Бастьянаццо.
Все принялись смеяться шутке и потом молча стали глядеть из дверей на море, черное как ущелье.