— Придумай.
— Да не хочу! Я волновалась очень. Я была старше его на три года. Мне казалось, это ужасно. И весело. Постой. Когда уже зашли и там коридор, темный. Но дверь в кухню такой желтой полосой светила. Он шепотом говорил. Что внизу, оказывается, бабка-сторожиха и потому — шепотом. Дверь закрыта, чтобы тепло не выпускать.
— И что?
— Там пахло сперва мокрыми тряпками и вымытым полом. А потом — чаем. Резкий такой запах, будто он прорезал эту желтую полосу в темноте.
— Ты чай не любишь.
— Да.
— А пила? С ним пила чай?
— Да.
— Я думаю, он был красивым мальчиком.
— Наверное. Да. Но тогда мне нравились совсем другие мальчики. Высокие смуглые черноволосые, но не восточные мужчины. Скорее монгольского типа. Чтоб узкие глаза.
— О Господи!
— Ну и что!
— Да ничего, говори…
— Кухня. Она старая совсем и пустая. Я сидела на табуретке и нога на ногу. Так что колготки натянуты сильно, блестят. А он напротив, на маленькой скамейке. С гитарой…. Не смейся!
— Я не смеюсь.
— Ты смеешься! Ты ржешь там, я слышу, и прикрываешь трубку рукой!
— Какая же ты дура! Что он играл тебе? Свои песенки?
— Нет. Он пел Щербакова. Смейся, Левканоя, разливай вина, знать, что будет, ты не вольна.
— …Но можешь мне поверить, по всему видно, что тебя не тронет война… А он умен. Спел это — тебе…
— Не думаю. Мы совсем молодые были. Вовсе. Он просто пел то, что ему нравилось.
— А еще?
— «Вишневое варенье».