— Я делаю судна. Не сам, конечно, понимаете, а люди, которых я нанимаю.
— Мореходные корабли? — спросил Эбенизер, любящий во всем точность.
— Нет, нет, конечно же нет, — засмеялся Скэммелл, как будто это была шутка. Он улыбнулся Смолевке. На губах были крошки от куриного пирога Хозяйки. Ещё больше крошек было на толстом черном суконном пальто, а белый воротник с кисточками был испачкан пятном от подливки. — Лодки для перевозчиков.
Смолевка ничего не сказала. Эбенизер нахмурился, наклонился вперёд.
— Лодки для перевозчиков?
Скэммелл положил руку на живот, широко открыл маленькие глазки и безуспешно попытался подавить небольшую отрыжку.
— Правда и ещё раз правда. Видите ли, в Лондоне Темза — наша основная улица, — он снова обращался к Смолевке. — Перевозчик везет груз и пассажиров, а мы строим большую часть их ремесла. Мы и знатные дома обслуживаем, — он улыбнулся Мэтью Слайту. — Мы построили баржу для его Преосвященства Эссекса.
Мэтью Слайт хмыкнул. Казалось, факт, что Сэмюэл Скэммелл вел свои дела с командующим Парламентской армии, его не впечатлил.
Стояла тишина, только было слышно, как нож Скэммелла скоблит по тарелке. Смолевка оттолкнула жилистый кусок курицы на край тарелки, стараясь спрятать его под сухими корками, оставшимися от пирога. Она понимала, что выглядит невежливой, и отчаянно искала, что сказать гостю.
— У вас самого есть лодка, мистер Скэммелл?
— Правда и ещё раз правда! — он засмеялся, видно подумав, что это тоже шутка. Остатки пирога упали на его необъятный живот. — Боюсь, я плохой моряк, мисс Слайт, правда и ещё раз правда, да. Если я должен проплыть по реке, я молюсь, чтобы утихли волны, как делает наш драгоценный пэр, — это, вероятно, была тоже шутка, поскольку волосы в просторных ноздрях затряслись от фырканья.
Смолевка вынужденно улыбнулась. Брат скреб ногами по дощатому полу.
Отец перевёл взгляд со Смолевки на Скэммелла, и на его тяжёлом лице проступила слабая таинственная ухмылка. Смолевка знала это выражение отцовского лица. И оно ассоциировалось у неё с жестокостью. Её отец — жестокий человек, хотя полагал, что жестокость — это добро, считая, что ребенка нужно принуждать к благосклонности Господа.
Мэтью Слайт, смущенный новым молчанием, повернулся к гостю.
— Я слышал, Господь благословил столицу, брат.
— Правда и ещё раз правда. В Лондоне Владыка вершит великие дела, мисс Слайт. — он снова повернулся к ней, и он с притворным интересом слушала его рассказ о том, что происходит в Лондоне с тех пор, как король оставил город, а восставший Парламент захватил правление. — Тщательно контролируются шаббаты, — рассказывал он, — игровые дома закрыли, как и базары, и ярмарки. Огромный урожай душ, — заявил Скэммелл, — будет собран для Владыки.
— Аминь, аминь, — сказал Мэтью Слайт.
— Хвала имени Его, — вторил Эбенизер.
— И зло будет выкорчевано! — Скэммелл поднял брови, подчеркивая свои слова. Он рассказал, что нашли двух римско-католических священников, мужчин, которые прокрались в Лондон с континента, для помощи крошечному тайному сообществу католиков. Их пытали, потом повесили. — Огромная толпа пуритан смотрела!
— Аминь, — повторил Мэтью Слайт.
— Правда и ещё раз правда, — Сэмюэл Скэммелл неловко кивнул головой. — Я тоже был инструментом истребления зла.
Он замолчал, ожидая расспросов. Спросил Эбенизер, а Скэммелл снова ответил, повернувшись к Смолевке: