— Товарищи! — громко сказал Владимир Ильич.
Федотов сам не заметил, как начал крутить ручку.
— Вы знаете, — продолжал Ленин, — что польские помещики и капиталисты, подстрекаемые Антантой, навязали нам новую войну. Помните, товарищи, что с польскими крестьянами и рабочими у нас нет ссор, мы польскую независимость и польскую народную республику признавали и признаем.
Ленин говорил о том, что поведение бойцов на фронте должно доказать, что они — солдаты рабоче-крестьянской республики и идут к польскому народу не как угнетатели, а как освободители.
Федотов снимал небольшими кусками наиболее выразительные, характерные жесты Ленина, в перерыве между съемками смотрел на людей, густо заполнивших площадь, и выбирал общие планы, необходимые для перебивок. Нужен был и план с верхней точки. Оператор поднялся на несколько ступенек трибуны и осмотрел площадь от «Метрополя» до сквера с фонтаном, от трибуны до Китайгородской стены. Взоры всех были обращены к Ленину.
Когда Владимир Ильич, зажав кепку в правой руке, резко взмахнул ею и наклонился с трибуны к народу, Федотов опять завертел ручку и только теперь заметил, как немилосердно трещал его старый аппарат. Оператор подумал: вот сейчас Ленин, недовольный, повернется к нему…
Первое, что хотел сделать Федотов, — прекратить съемку. Но он знал, что это его долг — стоять здесь и снимать. «А в том, что трещит аппарат, я не виноват: другого нет».
Потом ему пришла мысль отодвинуться от трибуны подальше, тогда треск и шум не так сильно мешали бы оратору. Но в этом случае не удастся снять Ленина крупным планом — пропадет живая игра его глаз, губ.
«Нет, нельзя ни прекращать съемки, ни отодвигаться. Нужно стоять здесь. Здесь — и снимать!»
И Федотов снимал. Он закусил губу и, поддерживая старый аппарат, продолжал крутить ручку.
«Черт бы подрал эту мельницу!» — ругался он про себя, боясь встретиться глазами с Лениным. Но это случилось. Владимир Ильич взглянул в его сторону. Взглянул ли он случайно или нарочно, но оператору показалось, что с недовольным видом.
«Мешаю…»
Но и сейчас отступать от трибуны или прекращать съемку Федотов не мог. Он продолжал снимать, зло сжимая ручку трещавшего аппарата.
Ленин взглянул на него еще раз. И опять, как казалось оператору, взглянул недовольно. Федотов, делая паузы, продолжал снимать. «Что я могу сделать?» — подбадривал он сам себя. — Мне ведь нужно снимать». Он видел, как люди, пришедшие сюда перед отправкой на фронт, получали от Ленина то, что было так необходимо в этот момент. Владимир Ильич был источником мужества, стойкости, решительности.
Именно эти черты хотелось запечатлеть Федотову в образе руководителя Советской республики. Они дали бы, казалось оператору, наиболее точный портрет дождя и современникам и потомкам.
И Федотов продолжал делать свое дело.
Но здесь случилось самое страшное, чего так боялся оператор: пленка кончилась. Он сделал еще несколько оборотов ручки. «Да, холостой ход, крутить легче, и пустой механизм трещит по-особенному металлически сухо… Все!»
Федотов вздохнул и, раздумывая, успокаивая себя, решил, что все-таки ему удалось выполнить свой долг: наиболее интересные моменты речи он снял. Снял как раз те, которые ему хотелось снять; люди увидят Ленина — сурового, Ленина — решительного, Ленина — беспощадного к врагам… Вот таким, каким видели его эти красноармейцы и добровольцы.
Вскоре Владимир Ильич кончил свое выступление, и Федотов почувствовал себя даже счастливым: уж если он что и недоснял, то совсем маленькую толику, совсем крохотную!
Под шум аплодисментов, под мощные звуки «Интернационала» Владимир Ильич спустился с трибуны и направился в сторону оператора.
«Ну вот, сейчас мне и попадет…»
Проходя мимо Федотова, Ленин посмотрел на киноаппарат и, словно что-то вспомнив, улыбнулся оператору.