Говорят, хлеба в Кремле в тот день не было.
В темноте слышно было, как трещал лед, как с шумом сталкивались льдины и журчала вода. Шла весна. Пахло прелыми листьями и теплой, нагретой землей. Мы ехали в районный центр.
— Мост не снесло? — спросил я, вслушиваясь в тяжелую работу воды и льдин, со скрежетом наезжавших друг на друга, с треском ломавшихся в куски. — Сколько мостов сносит в такую пору…
— Этот не снесет, — ответил шофер. — Это советский мост.
— Какой?
— Советский. Вы не бывали в наших местах?
— Нет, — ответил я.
И тогда старый шофер поведал мне историю, которая изложена в этом рассказе.
Никита Попов сидел на телеге на заплатанных мешках с рожью. Ехал на мельницу. Рыжая бежала спокойно и плавно, не убыстряя шага при спуске с горы, не натуживаясь при подъеме. Никита привязал вожжи к передку и, вполне положившись на лошадь, курил самокрутку, изредка сплевывая то вправо, то влево.
На много верст вокруг золотилось под солнцем сухое жесткое жнивье. Желтое пространство по обе стороны от Никиты пересекалось зелеными — с кустами и пышными деревцами — оврагами, спускавшимися к речке.
Две самокрутки выкурил Никита, догорала уже третья, остаток ее висел, приклеившись к нижней губе, а Никита все ехал и ехал, и вокруг было все жнивье да жнивье, овраги да кусты.
Никита был не в духе и нехотя думал о своих делах. «Полушубок с овчин справить, валенки тож к зиме подшить… Макаровым вожжей больше не давать: брали, в дегте вымазали да так и отдали — все руки замарал».
Никита выдрал из-под мешков пук соломы и, сплюнув окурок, принялся вытирать руки.
Дорога шла круто под горку, к узенькой, едва поблескивавшей из-за кустов речке. Рыжая зафыркала, но продолжала бежать все так же спокойно.
Вскоре показался и мостик, еще новенький, белевший перилами на фоне зелени и голубой воды. Был этот мостик настолько шаток, что дрожал, прогибался даже тогда, когда по нему проезжала не очень тяжело груженная телега. Уж что-что, а это Никита знал: не раз ездил по мостику. Строили его две волости, границей которых служила речка, каждая сторона считала мост не своим делом, и, наверное, поэтому получился он таким хлипким.
Никиту снова потянуло закурить, но солнце так разморило его, что не хотелось двигаться и лезть в карман за кисетом.
И пока в его голове решалось: курить и, значит, подниматься с мешков, чтобы достать кисет, или не курить до мельницы и продолжать сидеть, — он потрогал свою бородку, жесткую, как щетка для чистки лошади. «Закурю», — решил он и уже привстал и наклонился, чтобы удобнее было достать кисет, но услышал позади себя шум мотора и повернул голову.
В облаке легкой пыли далеко от Никиты показался автомобиль.
«Разъездились!» — недовольно подумал Никита и, дернув левую вожжу, свернул на жнивье. Очень ему хотелось посмотреть, как автомобиль будет проезжать по этому мостику. И Никита остановил лошадь. Он поднялся, сел лицом к автомобилю, катившему по дороге, и, не отрывая от него взора, стал медленно сворачивать самокрутку.
Автомобиль приближался, и теперь можно было рассмотреть, что мучнистая пыль была не впереди, а сзади него, она выбивалась из-под колес и тянулась за машиной. Вскоре Никита рассмотрел и пассажиров. За рулем сидел молодой шофер с простым, открытым лицом, в военном костюме из грубой шерстяной материи. Сзади него кто-то в штатском, рыжеватый, видно, не очень высокого роста. Его лицо показалось Никите знакомым.
«В волость начальство, — решил Никита. — А я тут еще остановился, незнамо зачем… Может, того, проехать?»
Но было уже поздно: замедлив ход, автомобиль приближался к Никите.