Работая над гербом, в паузах-раздумьях художник рисует плакаты. На плакатах у него изображены свобода в виде красивой женщины в легком полупрозрачном одеянии; удав с несколькими головами, из раскрытых пастей которых устрашающе торчат жала: кровавая гидра империализма…
Художник переставляет из стороны в сторону ватман с рисунком герба, смотрит, поправляет детали, что-то переделывает. И снова смотрит.
«Нет, кажется, все верно…»
Немцы заняли Крым. Турки идут помогать меньшевикам Грузии… Каждый день с болью сердца Никита Павлович переставлял флажки на карте.
«Так, — думал художник, смотря на свой рисунок герба с мечом. — Конечно, только так…»
На ватмане рождался герб нового в истории государства. К снопам хлеба, обрамлявшим солнце, прибавилось изображение земного шара в его лучах. Но главенствовал все же остро отточенный меч…
Ранним вечером, стоя в дверях, жена позвала:
— Никита…
Художник, работавший за столом, повернул голову и увидел Ивана Григорьевича Терентьева.
Никита Павлович бросился к гостю:
— Ну, Иван Григорьевич, рассказывайте! Как? Что? Ах, если бы сейчас по рюмке вина…
Жена закрыла дверь, оставила их вдвоем.
Терентьев тягостно молчал, не садился.
— Иван Григорьевич! Садитесь, рассказывайте! Были у Ленина?
— Был…
Терентьев тяжело опустился в кресло.
— Что рассказывать, Никита Павлович? Какая война идет! А мы с Петей Донцовым больше думали о славе своего района… А на что слава, если республики не останется?
Терентьев стал рассказывать о беседе с Владимиром Ильичем, о том, как они провалились с Петей Донцовым в тартарары, о решении Ленина. О том, что каждая винтовка, каждый пистолет должны стрелять во врага…
Терентьев говорил, а художник все больше мрачнел.
— Жаль, — сказал он наконец, думая о гербе. — Очень жаль…
— Что жаль? — спросил Терентьев.
Художник не ответил, а озабоченный военком не стал переспрашивать и лишь махнул рукой. Никита Павлович, хотя и ввел в рисунок герба меч, в глубине души все ждал какого-то чуда…