— Ой, чего ты так? — прошептала Оля.
Ким поставил велосипед к забору, скинул на бревна бушлат, кубанку и растрепал по лбу сбившиеся в клочья, мокрые от пота волосы.
— Эх, жаль, шахматы не захватил, — усмехнулся он, сев на бревна и зажав между колен автомат. — Сыграли бы хоть для конспирации… Ну садитесь, девчата. Мы ведь сюда ненадолго, а дело у меня к вам серьезное.
Оля поспешно забралась на самое верхнее бревно, под ветви шелковицы, шатром нависавшие над сараем, натянула юбку на свои голые, вечно грязные коленки и приготовилась слушать, страшно заинтересованная всей этой конспирацией. Ким всегда забавлял ее своей серьезностью, и сейчас ее забавляло, что он пришел к ним с автоматом по какому-то важному делу.
А Валя стояла, зажав в губах кончик косы, и глядела на Кима, сама не понимая, чего она вдруг оробела перед своим старым школьным товарищем, которого часто вспоминала и с которым, как это думали некоторые, у нее был даже роман, что, конечно, глупости — просто они были хорошими друзьями и он ей очень нравился своей идейностью, принципиальностью и тем, что не бегал за девчонками, не ходил на танцульки.
— А что, разве немцы еще вернутся? — спросила она.
— А ты как думаешь? — нахмурился Ким.
Оля простодушно вздохнула:
— Мы с Валей думали, что уже дождались…
— У моря погоды, — сердито буркнул Ким.
Валя присела на нижнее бревно.
— Да, так больше жить нельзя. Понимаешь, слишком страшно, когда только ждешь и ждешь…
— Жуть, — подтвердила Оля, зажмурив глаза.
И они стали торопливо рассказывать, что им пришлось пережить за зиму; как хватали людей в тюрьму неизвестно за что и из тюрьмы толпами гнали в яр; сколько там в яру уже закопано, а сколько угнано в Германию; как они сами прятались, чтобы их тоже не угнали; как брат Вали все-таки попал в облаву, — где он сейчас, жив ли, никто не знает.
— Первое мая было, а мы с Олей и на улицу выйти боимся, — говорила Валя. — Думаем, что там, на фронте, что в Москве, во всем мире. Ничего, ничего не знаем.
— Верно, верно, Ким! Живешь ну прямо как на дне океана, — сказала Оля. — Жуть, — повторила она.
— Знаю, — согласился Ким. — И мы тоже в лесу как на дне океана были, пока рации не имели. А теперь…
И он вынул из кармана несколько сложенных вчетверо листков.
Оля стала сползать со своего верхнего бревна. Валя тоже придвинулась к Киму. Головы их сблизились, прижались одна к другой.
— Да ну тебя, Ким, читай же! — заторопила Оля.
— Прочесть-то я прочту, да это что! Надо, чтобы весь город прочел. Понятно?
Вслед за разведчиками-велосипедистами в Городок вступили пешим строем несколько боевых групп отряда, прикатила на телегах хозяйственная часть, прискакал на конях штаб во главе с Дедом, в левом ухе которого покачивалась большая серебряная серьга. Он иногда ни с того ни с сего надевал ее, и это вызывало у партизан, знавших его еще до войны, когда он был председателем Городковского райисполкома и серьги, конечно, не носил, много разных толков. Предполагали, что он из цыганского рода. Дед посмеивался над этими толками, но так или иначе, а прокол в ухе для серьги у него был, и этого он не отрицал.