Там же, у приметной лесной горки, под высокой елью потянул всадник уздечку, стал, не спешивался. Успокаивая коня, поглаживал ладонью ему гриву; склонившись над ухом, тихие говорил слова.
Вот застучал-затрещал в стороне кустарник. И прежний шлемоносец вышел на сумрачный свет. Сам худ, зол. Одежда изодрана, через дыры проглядывает потемневшая от ржавчины кольчуга. Увидел всадника, ступил шлемоносец вперёд и молвил:
— Сван! Сван! Дух-двойник, прочь!.. — восклицанием этим кого угодно можно смутить.
Молчал в недоумении всадник. Шлемоносец продолжал:
— Смерть пророчить пришёл? Слышу, пахнет смертью. А ты снова встал на пути моём предвестником чёрным. Тень судьбы! Сойди с коня, схватимся, сван! Пусть древо ты с могучими корнями, пусть скала ты с твердокаменной основой, но не отступлю я. Корни из земли повыдергаю, основание твоё расшатаю. Повалю ствол, раскидаю каменья. Сойди с коня!..
— Да ты не в уме, побратим. Ты не узнал меня!
— О!.. Не узнать тебя трудно. Всякий знает! Ведь ты гот, кто раздваивается. Ты и человек, и тень его, ты и гость, и хозяин. Ты вода и огонь. Ты — сван. В тебе и сокольное есть, и есть в тебе нечто от змей...
— Где смысл в словах твоих, не разберу?
— Не ищи смысла в том, что тебе постигнуть не дано. Лесище сучковатое! Научи лучше, как волком обернуться, как по-волчьи выть. Мил мне стал зверь этот, потому что волчица мила. И разноцветные глаза её милы мне, и голос её проникновенный, и крылья лёгкие. Вполовину уже стал я: приравнялся душой, оволчился. Их выжлецы увидели во мне грозного пса Норн и, поджав хвосты, сошли со следа. Как вот мне обликом обернуться, научи...
— Ты не в уме, побратим. Опомнись! Мы торг вели...
— О!.. Только теперь я и при уме своём. Это раньше я темой был и глуп, подобно глуздырю, который, вывалившись из гнезда, надаёт в лисьи зубы и радуется, думая, что летит, как иные птицы летают. Так и со мной было! А теперь же я высоко поднялся. Так высоко, что понял тщетность копошения вашего!.. Ведь вы похожи на червей, что вылезают из-под земли, затем обратно уходят в землю. И так во всех поколениях. Рождаются, выползают да прячутся, мельтешат всуе и гибнут в безвестности нор своих. Мне же от жизни три подвига нужно: скалы и деревья попрать, овладеть волчицей и взлететь с нею высоко! Сойди с коня, Лесище коряжное, схватимся...
— Мерещится мне это или правда? — едва промолвил всадник, развернул коня и, потрясённый, удалился прочь.
А шлемоносец не заметил, что остался один. Он долго ещё стоял посреди поляны и каждому дереву говорил:
— Корни-то твои на руки похожи, а вершина — на голову. Раздваиваешься, злобный дух! Но я вижу тебя, не обманешь зрячего; умного не проведёшь.
К высокой ели шлемоносец шагнул:
— Сван! Сойди с коня, схватимся. Ты, предвестник, не принесёшь мне гибели. Крепки воля и дух хёвдинга! Ты прикинулся славным побратимом, но я-то разглядел, что ты обычная ель. И не ошибся. Вижу, как ты лапы расставил, нацелил на меня. Не отступлю, добьюсь волчицы.
«Убей волка. Шкуру надень. Всё равно облик твой останется человечьим. А в душе ты и есть волк. Скольких убил! Лесной нёс!..»
— Чей голос слышу? Кто это говорит?
«Сердце! Сердце твоё стучит! Волчье сердце в груди такого же червя, каких ты сам презираешь. Не далеко ушёл. Для чего рождён ты был чревом женщины? Разве для того, чтобы явиться на свет в облике человека, а уйти в Вальгаллу в облике волчьем? Вся жизнь твоя — копошение. Ты где-то утерял свой смысл, человек, и стал червём. Суета! И в сердце твоём суета. Напрасно стучит оно!»
— Нет! Мне бы три подвига свершить... — закричал шлемоносец и набросился на еловые ветви.
Пока Бож с дружинами полевал на полудне, тихо было в Веселиновом граде. Некому шуметь, некому в чертоге сидеть за столами и некому в похмелье мёд с разнотравья ценить словами: «Тот мёд хорош! А этот мёд хуже, недобродил! Зерна намешали мало».
Уже не дремали вельможные старцы, беспокоились: