Но встрепенулся вдруг, весь подобрался Амангул, заговорил громче. Высохли слёзы, просветлели глаза. Долго говорил гунн. Ему вторил Леда:
— Слышу! Говорю вам! Далеко-далеко, за Горган-морем, на Восходе ясном, куда добраться можно лишь за жизнь пути, мои дети растут. Быстро растут, за день на год вперёд мужают. И водят они по зелёным равнинам крылатых коней. И молоком легкокрылых кобылиц крепнут мои дети. Вот-вот вырастут! И тогда станет им мало места за Горган-морем и в аланских степях. Придут сюда! Тенью своей весь Заход покроют, крыльями кони их солнце затмят. На землю вашу прольют дожди стрел, реки ваши выпьют, болота иссушат очагами. И дальше пойдут! Чужие пастбища они копытами повытопчут, семь лет на них ни одно семя не взрастёт. Бесчисленные селения раскидают по камню, по брёвнышку на семь дней пути. Семь поколений живущих племён под моими детьми стонать будут, пока не вберут в себя их кровь, их свежесть. И, пройдя все земли от зелёных равнин до дальних бирюзовых морей, лишь тогда сойдут с коней крылатых их повелители. И в тех морях впервые омоют ноги свои... Скоро! Скоро уже вырастут мои сыновья! Мало ли вам этого? Что ещё слышать хотите?
— Его ли устами теперь грозить? — обронил в тишине Нечволод.
А кольчужники так решили:
— Лжёт гунн! Не бывает крылатых коней!
Амангул-князь ещё что-то говорил. Но молчал Леда.
— Хватит нам и этого! — согласился Бож.
Спросили его полуденные риксы:
— Что делать с гунном, скажи! Кому поручишь убить?
— Прост будет мой суд! — сказал князь и указал Амангулу на его меч. — Если есть у этого человека честь...
Тогда Амангул обнажил клинок. Славный воин! Лезвием разрезал себе над ключицей шею. Брызнула кровь. И повалился Амангул на труп коня, и сполз с него, и уткнулся лицом в снег. Головой к Востоку, ногами к Западу! Теперь мёртв был язык Амангула, медленно угас взгляд.
Покачал головой Леда:
— Скоро! Скоро уже вырастут его сыновья. Жизнь пути! Крылатые кони!.. Напустил ты тумана, Амангул, в речах своих.
И Домыслав-рикс сказал:
— Не верится, что от этих тщедушных и скотоподобных семь поколений страдать будут. Мир велик! Не верю я гунну! Нет зелёных равнин за Горган-морем. Говорили аланы, говорили сарматы: «Там край земли!».
А кольчужники так решили:
— Не бывает крылатых коней!
До ночи успели выдолбить в мёрзлой земле глубокую скудельницу. И погребли в той скудельнице всех, кто пал: гунна рядом с антом и леттом положили. Связали помосты: древка копий накрест, концы копий вдели в ремённые петли, а ремни укрепили на конях. Сверху положили щиты и постелили плащи-корзно. На такие помосты укладывали раненых.
Глубокой уже ночью покинули поле. Отъезжая, долго ещё слышали люди грызню и копошение зверья у оставленной скудельницы. Волчий рык сменялся звонким лаем лис. Лисье же тявканье карканьем Ворона отзывалось:
— Скаредно! Скаредно дело! Скаредно!
Так неслось вослед дружине злое разноголосие, песнь неслась во славу ненасытного нутра, урчащей утробы. Но высока насыпь над скудельницей, и велика глубина её, и комья смёрзшейся земли тяжелы были.
близ града Веселинова, в том же чёрном лесу, что стоит в стороне от людских троп, в стороне от засек, появился ночью прежний всадник, всадник скрытого облика. Конь его стройный, высокий, древних кровей настороженно стриг ушами; поводя глазами в темень, блистал белками. И всхрапывал, и позванивал железными удилами.