Отвечали чернокрылые:
— Не ты, мудрый, оглупел, а обезумели люди. Видим мы: мёртвого коня они делят. Один на том коне сидит, другие стоят возле. Не поделят никак!
— А волки что делают здесь?
— Что волкам делать? Гонит их голод по степям! А здесь просто стоят, тоже удивляются, как мы. Да радуются, ждут волки, что и им перепадёт красного снега.
Усмехнулся Ворон:
— Вы, зрячие, и не видите. Мне ж, слепому, учить нас! По сто лет прожили, а разума не набрались; глупы, подобно неоперившимся птенцам. Эх, молодость! Мне бы ваши годы!.. Знайте, никогда просто так не стоят волки. И волк не обманет Ворона. От одного кормимся. Побратимы! Если же снег красен, то всем перепадёт. Друг на друга наскакивать не будем, и каждый из нас много дней будет сыт. Потом опять прислушаемся, узнаем, где железо звенит, где человек закричит от боли. А не услышим, так нам про то волк подскажет.
Восхитились чернокрылые:
— Поистине, мудрому ни к чему зрение!
Промолчал Ворон, отвернулся от них, с безнадёжностью махнул крылом.
С коня не сходя, спрашивал Бож-рикс Амангула:
— Не созданный для зла, зачем несёшь зло? В какой земле корни твои и где истоки твоего зла?
Леда те же слова по-алански сказал. Тогда ответил что-то гуннский князь. Тихо заговорил, глядя себе под ноги. Так самому себе иногда говорит человек, когда никого нет рядом. И Амангул, не поднимая глаз, самому себе говорил. А нарочитых, стоявших вокруг, будто не видел гунн.
Изумились кольчужники:
— Он плачет! Слёзы в глазах.
Сказал леттский князь:
— Чарых-Хулата жалеет, коня своего!
И повторил Леда риксовы слова. Тогда отозвался Амангул.
— Говорит, всё едино ему было! Что коня добить, что сына...
Угрюмо смотрели на пленника нарочитые:
— Людей не жаль ему, по лошади плачет.
Бож сказал:
— Нам не понять плача степняка. Нам не известно его мерило. Мы другим разумом живы.