Ворвались в становище. От пламени костров заблестели мечи и топоры, заблестели, как рыбья чешуя, кольчуги, и отблески тех костров дрожали на лицах. Поражены были чадь-кольчужники видом чужих воинов — скуластых, желтолицых, безобразных, сплошь в смердящих овечьих и собачьих шкурах. И видели многочисленность этих воинов, видели их потрясение и страх от внезапного нападения... Но только часть большого войска приняла бой. Основные же силы, пользуясь тем, что прикрыли их от удара антских конниц, что завязли эти конницы на краю становища, ушли в степь и увели за собой табуны лошадей. С оставшимися недолгая была схватка. Не умел степняк биться пешим. И потому не успели ещё прогореть костры, как всё было кончено.
Леда-рикс с пленными по-алански заговорил и увидел, что понимают они аланскую речи. Тогда дознался Леда сам и другим риксам рассказал, что люди эти из войска Амангула, князя гуннского, и что сам Амангул бежал с основным войском. А здесь, у костров и опрокинутых котлов, и трети от всего числа не будет.
Обступили кольчужники пленённых гуннов, удивлялись:
— Глаза-то, глаза! Веки запали. Бороды не растут.
— Рубахи нетканые. Все в шкурах! Гунна, похоже, овца одевает.
— Не овца — разбой!
— Головы бриты...
— Подбородки бабьи. Диво!..
С одного из гуннов сорвали шапку, рассмотрели её. Непомерно большая была шапка, рыжеватого корсачьего меха, длинного ворса. Изнутри мех слежавшийся, местами вытертый и даже скользкий от выпота.
— А в мешках что? — приметил кто-то мешки возле костров.
Развязали мешки, содержимое вытряхнули под ноги.
— Злато-серебро! Богато.
И подняли кольчужники со снега кубки с каменьями, и витые запястья, и связки колец, чеканные серьги, налобники, шёлк.
— Будто на торг собрались! А ты говоришь «овца одевает».
— Богато?
— Да. И от крови не отмыто. Серьги-то пощупай. Не тёплые ли ещё? Не с наших ли дев сорваны? На височном кольце волосы налипли. Смотри, светлые. А обруч клинком оцарапан.
— Может, аланский?
— Может, и аланский! Так что из того? Гунн не скажет тебе.
И подобрали чадь-кольчужники немало оружия, чему рады были, и словили с десяток низких мохноногих лошадей с короткими жёсткими гривами. А пленных гуннов в отместку за деяния их изрубили кольчужники мечами и топорами. И вместе с телами прежних, побитых здесь, сунули в ближней речке под лёд.
Два дня по следу кочевника шли. Не могли догнать, даже в спину последнему гуннскому всаднику посмотреть не могли; только и оставалось, что лицезреть остывшие «яблоки» конского навоза на снегу... На третий день решили оставить погоню: петлял след, уходил из стороны в сторону, раздваивался и сходился вновь, но в степи всё дальше уводил. Не принимал гунн открытого боя. Злились риксы, злились нарочитые. Кони, лишённые привычного корма, были голодны, шли вяло.
Поразмыслив, сказал Нечволод-десятник:
— Не из страха избегает встречи с нами Аман гул. Это хитрость, на которую мы поддались. Завлечёт нас в привычный себе простор, измотает, а потом обложит конницами со всех сторон. Числом-то превосходит он. Кони наши, смотрите, устали, давно спотыкаются. А гуннские лошадки — вон они! Весело идут. Там из-под снега пучок выхватят, здесь копытом прошлогоднюю травинку выбьют.