Пустили лошадей на вольный шаг. Пустили в надежде, что выведут кони к обозу, отыщут свой след, учуют дымок костров. И копи пошли.
А Сампса, прикрывая лицо от ветра, говорил:
— Не спи, хозяйка леса! Песни, добрая Миэликки! Сжалься над сыном поляны! Над нарочитым этим сжалься!.. — говорил и тёр обмороженный подбородок. — Слышу: пахнет ягодами и мёдом. Пробуждается Миэликки! Скованы льдом ручьи и озёра. Обсыпаны снегом, спят дерева. Холодно! Холодно! А ты не спи, хозяйка Тапиолы! И ты, Тапио, лесной старик, не спи! Проясни над нами небо!
— Не слышу, что говоришь ты! — прокричал десятник.
Не отозвался Сампса, своё сквозь шум вьюги твердил:
— Проясни небо, Тапио! Дай силы коням, дай выдержки людям. Дай твёрдости копытам, дай мягкости тропе. Выведи, выведи из снежной круговерти. Пробудись, сжалься!..
Нечволод сказал совсем рядом:
— Гляди, уверенней кони пошли. А ты всё ворожишь, югорский колдун?.. — и засмеялся, хлопнув Сампсу по плечу.
Видно, сжалилась над сыном поляны и над нарочитым сжалилась добрая Миэликки, волшебным синим плащом махнула. Оттого ненадолго прояснилось небо, и ослабели лютые ветры. И Тапио-старик смилостивился: будто раздвинулся впереди непроходимый лес. Прорезались тропой кустарники. По гой тропе быстро прошли лошади, твёрдыми копытами прошли по мягкому снегу.
Нечволод указал рукой сквозь белёсую вьюжную пелену:
— Верно вывели кони. Но не к обозу, а к жилью, — огляделся десятник. — Живёт кто-то здесь наособицу.
На краю поляны стоял низкий сруб. Новый сруб из сосновых брёвен. Венцы мхом переложены, кровля односкатна, задняя стена до самого верха заметена снегом и до середины заметена дверь.
Спешились. Щитом отгребли от порога снег, широко распахнули дверь и... замерли во входе. Из лучинного полумрака настороженно смотрели на них шесть свейских конунгов. Смотрели и молчали.
Заметался под ветром, едва не погас слабый огонёк. Один из свеев прикрыл его ладонью. А Скегги-конунг сказал:
— Не держись, нарочитый, за меч. Входи! И пускай входит песнопевец.
Тогда снял Нечволод шапку, снял перевязь вместе с мечом, оставил всё у порога, а сам сел среди свеев. Также и Сампса.
Промолчали конунги, видя поступок Нечволода, ценя его доверие. И про себя подумал каждый, смог бы он так довериться?
Сказал десятник:
— Не своей волей к вам пришли. Навёл Хитрый — тот, что за спиной сучками стучит. Да и вы, думается, не своей волей ставили здесь сруб. Переждём непогоду и дальше пойдём.
— Зима, горесть змей! — ответили ему.
Дали свеи строганины, дали чёрствого хлеба и воды. Не отвлекали разговорами, помнили обычай анта: «Пока гость ест, хозяин молчит». Ведь если заговорит хозяин, гость должен ему ответить, отвлечься от еды. А гость голоден... И конунги молчали, ждали времени. Глядя на Нечволода, удивлялись: «Смел этот нарочитый. И песнопевец возле него смел. Но песнопевцу известно: свей не причинит зла слагателю драп. А вот нарочитый славен! Не страшится того, что его же мечом его могут рассечь от темени до лона. Держится просто, без затей. Красин, уверен в себе. Таких любят девы. Его любят красавицы-антки».
Наконец выждали время. Скегги сказал: