И снова совал посадника головой в сугроб. Потом его связали кольчужники, кинули в возок на сосновые лапы. Сверху набросили старый потник.
— Поедешь в Веселинов, — сказал Бож. — Там у судилища стоять будешь и ответ держать — кому что дозволено.
Смекнул тут посадник, что беда над ним нависла нешуточная; пытался разжалобить:
— Сердце моё разрывается надвое...
Но не слушали его.
Бож на возок встал, спросил смердов:
— Мало вам порчи иной? Кто воду мутит, кто гонит вас друг на друга? Или вразброд жить милее?
Промолчали смерды, опустили головы. Думали: «Пусть лучше не дознается рикс. После сами пустим кровь кому следует. А дознается, нам же платить придётся...»
Куражился Нечволод:
— Чем плохо живётся им! Ждут рикса, не дождутся. Посадника не обижают, чарочку за чарочкой ему подносят, с добрым сердцем опаивают. А приехал Бож — радость великая! Разожгли костры, завели кулачные хороводы...
Вздыхали смерды, переминались с ноги на ногу.
Десятник кольнул кого-то копьём в бок:
— Говори ты!
Тот смерд из охонских был, ответил:
— Не знаем, зачем новские пришли...
А тот, что с опухшими кулаками, худой, с издёвкой кивнул своим:
— Не знает! Слышали?
Тогда один из новских смердов протолкался к возку:
— Похоже, не та беда, что творим, а та, что скрываем... Их Охнатий ночью нашего Унону убил. Пришли ущербом ответить, да Охнатия не сумели найти. Нет его среди других. А след сюда, в Охону, ведёт. И волки шли по следу, и мы, подобно волкам.
— Убил за что?
— Про то мало кто знает. Вражда давняя! Одни говорят: ещё дедья наши приблудного коня не поделили, спор свой решали дубьём. А кто говорит, ещё ранее было, до охонской югры скрадывали друг друга. От тех-то пор и ходим с оглядкой. А мальцы, на нас глядя, ущербную повадку перенимают. Выходит, и им покоя не будет.
— Что ж посадник? — спросил Бож.