Новым в этой свадьбе было то, что жениха заботило пойти до невестиного дома незамеченным. Издали пусть видят, только ни с кем не встречаться. Не спросят, почему идет за невестой без дружков, без родни. А какие могут быть при нем дружки, где она, родня? Дочь он и не приглашал, сын на Дальнем Востоке. Тесть пришел бы, но помер, а свояка не пустила свояченица. Его соседку с мужем позвала невеста, но с ними идти он не отважился.
Нарядившись, дед Казанок выглянул за калитку. На дороге никого не было, но сейчас нет, а через минуту кто-нибудь появится. Он пошел через кладбище.
Погода стояла сухая. И хотя на дороге машины разбили грязь, трава и листва похрустывали под ногами от мороза. Утром покружились белые мушки, но тучку отнесло, и стало полуясно. А на заводи уже местами схватился ледок. Осень не уступала свои сроки, выстаивала без холодов и снега. Верно, зима будет суровой и потеснит весну, если не взяла от осени. Но зима его теперь не пугала, не одинок будет в своих стенах.
Впереди слышался разговор. Под берегом на лодке праздновали мужики. С работы через магазин сюда, в ресторан для всех под открытым небом. Разговор был громкий, хозяйски серьезный. Обсуждалось что-то важное, если не в мировом, то в государственном масштабе. Ораторствовал один, другие лишь вставляли реплики.
«Цицерон», — подумал дед и свернул к могилам, чтобы не показываться пившим, и подальше бы в стороне осталась могила старухи. Не волновать ее праздничным нарядом.
Он постоял у выхода с кладбища. Не юноша, а вдруг застеснялся, почувствовал неловкость. Когда играл свою первую свадьбу, такого не испытывал. Тогда с ним была немалая свита, и не пешком шел за ней, а несся на тройке, да за тройкой шли две подводы с пристяжными. И хотя ехать было не за семь верст, а за девять домов, можно было и пешком пройтись, но снаряжался свадебный поезд — и путь до невесты выбрали кружной, через лес с заездом с другой стороны села. На каждой подводе по гармони. Всех дятлов распугали в лесу. Он заранее был научен, как поступать в доме невесты, когда сваты и дружки скажут все положенные слова, — где там было тушеваться?
Теперь один, как тать, с кладбища — в дом. А что ждет его в доме? Каким людом он полнится? Дед Казанок, как бы помолясь, вышел из-за ограды, но отступил: по дороге шла машина, проехал с осеменаторшей заведующий комплекса. Она смотрела на дом невесты. Наверное, была звана, тоже безмужняя, вольна гулять.
Федор Сергеевич перешел дорогу и направился к ее дому. Незамеченным пройти не удалось. Сосед Нины Постновой, строивший гараж для машины дочери, бросил дела и поздоровавшись, спросил:
— Сюда? Ни пуха тебе. Зайду поздравить.
— Валяй, — ответил дед Казанок.
Сосед-кузнец жил через стенку под одной крышей с Нинкой в совхозном доме. Из окна деда осматривала жестоким взглядом жена кузнеца.
«Увидала, районный судья, — отметил Федор Сергеевич. — Смертельный приговор вынесет. Надо было от клуба зайти».
Из коридорчика, словно салют жениху, сверкнув оконьками и сыпанув на ветру искрами, вылетели окурки. Дед постоял у ступенек, переждал, когда затих топот ног по полу и захлопнулась дверь с высоким порогом, поднялся на ступеньку. Из-за притолоки ему в верхнюю губу угодил мокрый окурок. Кто-то докуривал.
Дед Казанок оглянулся. От двухэтажных домов катилась подруга Нинки, старуха Макака. Он вошел в коридор и медленно растворил дверь, примеряясь к высокому порогу, на котором уже спотыкался. От входа и до двери в другую комнату с накрытыми столами в две шеренги стояли гости. Они оглушили жениха криком «ура!»
Представляться было некому. Дед знал всех, с каждым пришлось поработать в совхозе, встречался на похоронах, в магазинах, в конторе. Как бы ни расстроилась усадьба, а одно село, тропинки с дорогами перекрещиваются. Дед Казанок пожал каждому руку и вошел в главную комнату.
Невеста, надо отдать должное, не ударила в грязь лицом. Он вошел в праздничный дом, где не узнать было ни стен, ни обстановки. Раньше ему приходилось изредка заглядывать в дальние от кухни-прихожей комнаты, где всегда валялось тряпье, скомканные грязные постели, едва напоминавшие человеческое ложе. Теперь в просторной комнате стоял лишь диван, покрытый дорогим ковром, да богато сервированный стол, два ковра закрывали стены. В углу, слева от двери, стояла елка. Елку к свадьбе наряжали и раньше. Елка знаменовала счастливый брак. Но лучшим украшением свадебной комнаты были дети. Они выглядели такими чистыми и нарядными, что дед готов был запустить руку в карман, вытянуть две полсотенных и преподнести им в подарок, что и замышлял сделать.
Невесты не было. Казалось, завернется на сторону ковер, раздвинется стена, и она появится из янтарной ниши, словно сойдет с иконы. Все поникнет перед ее молодостью, красотой — и начнется отсчет новой неповторимой его жизни.
В некоторой растерянности, замешательстве жених осматривал комнату, утеряв порядок действий, не соображая, что говорить и кому. Его вдруг бесцеремонно подтолкнули вперед, попросив деловым тоном:
— Посторониться! Проход нужен.
От распорядителя густо пахнуло одеколоном, словно его окунали головой в тазик с пахучей жидкостью. Голос был знаком, фигура тоже кого-то напоминала.
«Это ж ее кум, — определил дед, вспомнив шустрого коротыша, давно переселившегося в город. — Сколько же проходимцев она собрала?» Этот ее кум — плут из плутов. Тут же сосед деда беседовал с трактористом Прохой, переселившимся с литовской земли. Проха давно разошелся с женой и жил в одиночестве — с баяном. Дед Казанок впервые встретил его в чистом, хотя не с иголочки костюме. Казалось, он не вылезал из кабины трактора, но в передовиках никогда не числился. Был тут и кладоискатель, крупноликий мужик, присвоивший золотой клад, найденный в Нарве, за что отбыл восемь лет на строгом режиме, потом отсидевший еще три года за украденный с совхозного склада шифер. Дразнили его Пильщиком.
Мраком затянуло мысли деда Казанка, но перестраивать свадьбу было поздно. Кум невесты объявил ее выход, заиграл на аккордеоне какой-то марш. Проха подыграл на баяне. Жених в растерянности схватил с головы кепку и вытянул руки по швам, как в воинском строю…