Как рабочему купить сложный, дорогой аппарат, чтобы услышать голос Коминтерна? На какие средства? Деньги есть разве что у выродков, «рабочей аристократии», злейшего, худшего, чем капиталисты, врага. Предатели всегда гаже, их место в круге последнем. Черт с ними. Крестьяне тоже денежки скорее на удобрения потратят, на моторы, зажиреть хотят, торопятся, им радио слушать некогда. Бедноте же, путейским рабам в особенности, и купить приемник не на что, разве в складчину, и слушать негде. В бараке несознательный сосед донесет, такие-то, мол, ловят радио «Свобода», орган Коминтерна, и пиши ответ в Могилевскую губернию. А все-таки иногда прорывается от них дельное, толковое письмо. Но не сегодня.
Лернер вернул в пакет интеллигентскую пачкотню, с говна сметаны не возьмешь, и начал вчитываться в оставленное письмо.
«Глубокоуважаемый товарищ Твердов!» Твердое — его псевдоним цикла «студенческое революционное движение», весьма удобно, каждому циклу свое псевдо, удобно и рационально. Твердову, Ломову, Рубакову пишут часто, Вилову и Ильину реже, Лернеру никогда. Фамилия внутреннего пользования.
Он отчеркивал красным карандашом главные, центральные строки. Умный юноша, умный, но с гнильцой. Объективная реальность — гнильца. Поражено практически все студенчество, и чем дальше, тем больше. Эволюция. По стопам господ Каткова и Суворина. Впрочем, это — лишнее. Кто из нынешней молодежи их помнит?
Звонок на перерыв остудил его. К лучшему, иначе вышло бы длинно, брошюрно. Он на радио работает. Неплохо бы и брошюрку тиснуть, традициями пренебрегать не след, а распространить можно хотя бы с помощью аэропланов, раскидать над позициями. Бумаги не хватает. На Сульцевскую писанину, Бухаринскую хватает, а ему — нет.
Он сдержался, даже улыбнулся, когда взглянул на пустую выгородку. Не злобиться надо, действовать.
Из курилки шел сизый едкий дым синтетических папирос. Поминали его имя, но он не стал останавливаться, прошел мимо, в буфет. В первый, малый, перерыв здесь было свободно, просторно. Без толчеи взял он привычный стакан кефира, оторвав от пищевой книжечки крохотный купон, сел за столик у окна. Во дворе работник-швайнехунд сметал с дорожки опавшие листья. Желтый комбинезон, мета. Приспособили к делу бывших, фон-баронов. Немцы — нация практичная.
Забилось, задергалось правое веко. Лернер перемог, не стал давить его пальцем. Спокойствие, спокойствие. Он сосредоточился на стакане кефира. Кефир был сегодняшний, жидкий, разумеется, но свежий. Он отпил чуть-чуть, потом полез в карман за сахарином. Единственно, в чем оказался прав правый левый Аксельрод — кефир заполонил мир. У Аксельрода, надо отдать должное, кефир был жирнее. Буржуазией.
— Салют, камрад! — Макдональд, из Британской секции, пристроился напротив. — Как жизнь? Что нового?
— Новое — это плохо забытое старое. — Вслед за Макдональдом сёл и Лурье, давний, еще по Парижу, знакомец. — Сообщают, Шауманна взяли.
— Информации пока не поступало, — Лернер говорил отстраненно: спокойствие, зыбкое, непрочное, следовало беречь. Спокойствие!
— Чей он агент? Русский, французский или британский? — Лурье провоцировал грубо и неискусно. Как всегда.
— Ну откуда мне знать? — Лернер размешивал сахарин, и звон ложечки напомнил почему-то катание в санях по реке на Крещение: едешь, едешь, веселишься, розовый от жгучего мороза, и — бултых в иордань!
— Владимир Ильич у нас великий скромник, — Макдональд говорил без иронии, серьезно. — Нужно надеяться, вы опять возглавите секцию.
— Не знаю, не знаю. Годы. Хватает перспективных, молодых. — А сердце застучало радостно: Макдональд мог быть в курсе назначений. Определенно, мог!
— Молодых много, но это их единственное достоинство, — Лурье метал свой тусклый бисер, демонстрируя живость галльского ума, — а у старости достоинств много, а недостаток всего один.
— Какой? — Слащеный кефир, право, превосходен.
— Она, в конце концов, тоже проходит.
Заношенные остроты сегодня не раздражали.
Лернер усмехнулся: Лурье был на пятнадцать лет старше его. Скоро восемьдесят, а стойкости не теряет. Очень старая гвардия.
Звонок с перерыва, резкий, пронзительный, застал его у входа в Русский зал. Он сел на свое место — свое сегодняшнее место — и продолжил работу над письмом. Передача пойдет через шесть дней, но он никогда не откладывал дела напоследок. Иначе ничего и не сделаешь.
— Владимир Ильич! Из секретариата передали: Лев Давидович назначает вам явиться в шестнадцать сорок пять! — громко, через весь зал сообщила Розочка.