— Но ведь это война за правое дело!
— Кровопролитие ведет только к еще большему кровопролитию. А в результате получается пепелище и озлобленные выжившие, которые будут продолжать по привычке кровью удерживать свои позиции.
— Не бывает революций без крови. К сожалению, это их неизбежный довесок.
— Ну почему же. Были ведь Ганди и Мартин Лютер Кинг. И они победили.
В конце декабря Саша и Богдана подали заявление в ЗАГС.
Украина бурлила акциями протеста. Очаги разрастались по всей стране, и вот уже во многих украинских городах выросли свои майданы. Создавались все новые объединения и группировки, воюющие между собой: «титушки»; автомайдановцы, устраивающие пикеты под особняками политиков; антимайдановцы, которые проводили концерты в поддержку существующей власти; самооборона Майдана. От количества новостей голова шла кругом. Об Украине говорил весь мир, голливудские звезды записывали обращения в поддержку украинцев. Их смотрели в Интернете со слезами на глазах. Адвокаты впервые в истории страны организовали собственную акцию протеста, заявив, что в Украине нет независимого суда, и они лишены возможности в полной мере выполнять свои обязанности. Студенты объявляли голодовки. Прокатилась волна арестов и избиений журналистов. По ночам кто-то проходился с битой по машинам активистов, припаркованным у подъездов. Страна жила с комом в горле, постоянно готовая разрыдаться: то от обиды, то от гордости за своих.
Утром Саша увидел в подъезде объявление с номерами самообороны Майдана. По ним следовало звонить в случае хулиганского нападения «титушек». Он вздохнул, но на всякий случай переписал. Уже больше месяца он наблюдал за происходящим как бы со стороны, выслушивал все доводы за и против, читал новости на разных сайтах. И теперь он начал понимать, что украинцы, действительно, особенные. Они нравились ему тем, что были очень мало привязаны к материальному, — и поэтому в них не было страха, они ничего не боялись. Они не сидели по норам в ожидании окончания суматохи, не перепрятывали свое богатство. Они жили еще более страстно, и смех их звучал еще громче. Саша был восхищен мужеством украинцев, взбудоражен их силой воли, стремлением стоять за свои идеалы до конца. Они говорили: мы люди, у нас есть права! И за свои права и свободы они готовы были умирать. Целью митинга давно уже не было вступление Украины в Евросоюз, теперь народ стоял за свою свободу, за право слова, за честную власть. Несколько раз Саша передавал через знакомых продукты на Майдан. Он хотел помочь людям, но не стремился поддерживать тот или другой лагерь в политических разборках чужой страны. Он был гражданином другого государства и понимал, что не имеет морального права быть участником политических действий.
После того, как здание Администрации города захватили митингующие, Саша решил съездить туда. Он хотел посмотреть своими глазами, действительно ли там нет погромов, правда ли, что люди греются и ночуют в коридорах, не заходя в кабинеты, как утверждали журналисты. У входа его встретили мужчины в военной форме, на некоторых были маски — самооборона, понял Саша. Он поднялся по ступенькам и вошел в широкие двери. В просторном зале народу было много, под окнами на полу расстелены одеяла, на них спали майдановцы — без одеял и подушек, но крепко. Вокруг ходили, разговаривали, шумели — майдановцы не просыпались. На стенах висели плакаты оппозиционных партий, сине-желтые и красно-черные флаги. Эти красно-черные флаги — символика Украинской повстанческой армии — смущали Сашу. Как всякий выросший в России человек, он видел в них предательство по отношению к дедам, воевавшим в Великую Отечественную, к родине, таким трудом отстоявшей свою независимость. «А сейчас речь идет об их независимости, — думал он. — И у них она своя, как у каждой страны, — своя правда, своя история и свои герои. И не нам их судить. В России сейчас любят вспоминать «белых» генералов, расстрелянных коммунистами писателей и поэтов. И «белые», и «красные» любили родину, и те, и другие умирали за нее. Сейчас мы это понимаем. Мы чтим память и тех, и других. За Украину умирали свои герои, и пророссийские, и красно-черные. Одни видели будущее страны в присоединении к России, другие боролись против всех, за собственную свободу и независимость. Все они сражались за лучшее будущее страны. Только видели они это будущее по-разному. И теперь Украина снова на перепутье».
В Администрации было спокойно, многие заходили просто посмотреть и сделать селфи. Чуть дальше от входа стояли столы с бесплатным чаем и бутербродами. Со сцены звучало: «Мы — организованные украинцы. Наше помещение: Колонный зал и первый этаж. Любые выходы в соседние помещения и на верхние этажи запрещены. Когда видите каких-то неизвестных людей: пьяных, бездомных, агрессивных, — говорите об этом, мы будем их выводить!» Саша прошел ближе к сцене. Там в толпе молодой парень вытащил из кармана партийный билет правящей партии. Показав «корочку» собравшимся, он разорвал ее в клочки и бросил на пол.
Саша пробыл в Администрации еще час. Он видел, как семидесятилетний мужчина искал кого-то из организаторов, чтобы передать конверт с полутора тысячами гривен, которые он отложил со своей пенсии. Это было больше, чем государство платило ему в месяц. Он очень просил при этом не сдаваться и «избавить Украину от банды, разворовавшей страну». Его поблагодарили, хотели сфотографировать, а он отворачивался от камер и говорил, что еще принес теплые сапоги, чтобы бойцы не мерзли.
На улице Саша увидел, как мужчины железными кольями взламывают брусчатку. Женщины руками без перчаток, со слезшим с ногтей лаком, подхватывали камни и складывали в кучи. Женщин на Майдане было много — и совсем молодых, и уже в преклонном возрасте. Почти все они были заняты каким-то делом: кто-то готовил борщ в огромном чане, кто-то раздавал бутерброды. Одна девушка играла на пианино, выставленном посреди площади. Саша остановился послушать. Молодая, может быть, еще студентка, в легкой парке и вязаном берете, она играла что-то из классики, грустное, мелодичное. Играла на память, быстро бегая пальцами по клавишам. Пальцы у нее были тонкие, длинные — пальцы пианистки. Но сейчас их белая кожа растрескалась от мороза, под ногтями засохла грязь. Она работала на Майдане, не первый день и не первую неделю. Ее рыжие волосы развевал сырой холодный ветер, глаза были умиротворенно закрыты. Она улыбалась. Прямо перед ней, в нескольких метрах, прикрываясь огромными щитами, стеной стоял «Беркут».
По дороге домой Саша пытался разобраться в своих впечатлениях. Было что-то смутное, еще не до конца ясное. Он видел неудержимое стремление к свободе, честности и демократии. Видел искренность и отвагу в глазах, небывалый подъем патриотизма. Но он уже знал о первых смертях, горящих «коктейлях Молотова» и куче краеугольных камней, которые будут лететь без разбора в спины и головы.
Позвонила мама.
— Как у вас там дела?
— Отлично.
— Саша, может быть, ты в Россию вернешься? — осторожно спросила она.
— Нет, не вернусь, мам. Ты не волнуйся, здесь не так опасно, как ты думаешь. Все хорошо.
— Говорят, там русскоязычных ущемляют. Как же ты будешь работать?
— Что? Я первый раз такое слышу. Меня ни разу никто не ущемлял. Я все время говорю на русском — на меня никогда никто косо не посмотрел. Да здесь все говорят на русском. Так что это полный бред, не верь! Мам, пожалуйста, не беспокойся за меня и не слушай глупости.
— И Богдану бы свою к нам привез.
Саша молчал.
— Ну хорошо, закупи продуктов на несколько месяцев, — продолжала она. — Наши журналисты предупреждают, что у вас скоро закроются магазины, и будет нечего есть. А вообще я не понимаю, дали мы Украине пятнадцать миллиардов, чего им еще нужно, что они там воюют? Лезут в эту Европу, а кому они там нужны?