Богдана не уходила.
— Давайте я вам чаю принесу?
У женщины снова потекли слезы.
— У меня в две тысячи четвертом муж погиб, — сказала она. — Тоже на митинге. Оставил меня с двумя детьми. Никаких компенсаций не выплатили. Вот вспомнилось… А теперь сына побили.
Кровь у Богданы постепенно закипала. Ее совсем не вдохновляли митинги на Майдане. Скорее даже наоборот, она не верила в них, не верила в то, что таким образом можно что-то изменить. В 2004 году там стояли ее мама и тысячи других людей, — и что? Сейчас у власти находится вор, страна разграблена, экономика разваливается. Две тысячи гривен считаются прекрасной зарплатой в регионах, — и большая часть Украины просто пытается выжить. Митинги ни к чему не привели, ничего не изменилось! Но ее возмущала несправедливость к людям, она не могла спокойно смотреть на слезы обиженных. Власть, которая не слышит своих граждан, — да что там не слышит, проливает кровь за критику и несогласие, — такая власть не должна существовать. Только не в ее стране! Она не хотела видеть в своей Украине побитых студентов, плачущих матерей, мужчин, которые боятся высказаться и молча довольствуются копейками за тяжелую работу. Так не должно быть! То, что сегодня произошло — неправильно!
Вечером Богдана встретилась с Сашей и Васей. В полутемном баре за маленьким столиком в углу друг против друга сидели два разных мужчины. Один среднего роста, худощавый, аккуратно одетый и причесанный. Это был ее будущий муж. Другой возвышался над ним горой, растрепанный, в небрежно накинутой потертой кожанке. Это был Вася. Голову его покрывали грязные белые бинты.
— Был сегодня на Майдане, — рассказывал он. — Стоял снимал на GoPro. И вдруг раз — откуда-то камень, и мне в голову! Это хорошо, хоть не в темечко, а просто лоб мне рассек.
— Там уже камни в ход пошли?
— Да, там все очень серьезно настроены! Люди возмущены! — Вася возбужденно сжимал татуированные кулаки. — На Майдане уже скандируют: «Революция!» и «Януковича геть!» Сейчас, как сказал Вакарчук, стоит вопрос, где мы будем жить: в вольной стране или в тюрьме? Там ведь как все произошло: хотели елку на площади поставить ночью, а студенты не дали. Вот их и начали разгонять. А теперь картинки появились в Интернете, как Янукович макает в кровь елочные игрушки и вешает на елку.
— Ну Януковича они вряд ли просто так прогонят, — сказала Богдана. — Импичмент, как мне объясняли, очень сложная процедура, многоэтапная, практически невозможная.
— Прогоним, — усмехнулся Вася. — Вы слышали, что мэр Львова сказал? Что весь город выйдет против кровавой власти!
Он размашисто налил себе колу в стакан и залпом выпил.
— Не пью теперь алкоголь вообще, — объяснил он. — На Майдане пьяные не нужны.
В Васе чувствовалась богатырская сила, разбуженная после тридцатилетнего сна. Как будто настал тот час, когда старцы дали Илье Муромцу испить водицы, и он почувствовал в себе силу немеряную и долг перед родиной. Теперь ему только нужно было найти свой меч под огромным камнем, и — вперед, совершать подвиги и оставлять память о себе в летописях.
На следующий день на Майдан вышло полмиллиона человек. Лидеры с импровизированной сцены объявили всеобщую забастовку в стране с требованием отставки президента и кабинета министров. События начали развиваться с невиданной скоростью. За один день протестующие установили на площади баррикады из материалов, привезенных накануне для установки елки, поставили десятки палаток и оборудовали штаб в Доме профсоюзов. Саша видел, как лица людей в городе вдруг стали более сосредоточенными и одухотворенными. Желто-синий флаг появился не только в окнах и на балконах, он был вплетен в косы девушек, нарисован на лицах, завязан на сумках, торчал из машин, модницы красили ногти в желто-голубой. Киев натянулся, как струна, в ожидании рук музыканта. Окажется ли он мастером или очередным шансонье?
Богдана и Саша выехали вечером на Майдан. Они вышли из метро — и сразу попали в толчею. Это напоминало народное гуляние: женщины в украинских платках пели национальные песни, девушки улыбались и фотографировались, мужчины кричали: «Слава Украине! Героям Слава!»
— Возьмите горячего чаю согреться! — кричали им восьмидесятилетние старушки, пришедшие на площадь со своими термосами и с желанием помочь, чем могут.
— Нет, спасибо! Мы только из дома!
Саша и Богдана пробирались сквозь толпу к цепи милиционеров, охранявших Администрацию. С собой у них были два рулона туалетной бумаги и плакат: «Не бей!» Бумагой они собирались обмотать себе руки и ноги, как бинтами. В таком импровизированном гипсе они хотели стать перед «Беркутом» и прессой, протестуя против насилия. При входе на Банковую народу было поменьше, кто-то пригнал сюда большой снегоуборочный трактор. Он стоял без водителя. Рядом крикнули: «Тут есть трактористы?» Саша и Богдана пошли дальше. Возле ограждения с милиционерами беседовали несколько человек. Они пытались объяснить стражам порядка цели и причины митинга, возмущались жестокостью зачистки Евромайдана. Милиционеры не реагировали, они старались даже не смотреть на говоривших. Плечом к плечу за железной оградой представители власти казались непробиваемыми как в прямом, так и в переносном смысле.
Саша и Богдана обмотались бумагой и подняли свой плакат. «Не бей!» — тихая просьба остановить насилие. Желание чувствовать себя человеком в родной стране. Но только вместо прессы они услышали рев парней в спортивных костюмах и масках. Они бежали прямо на них. «Титушки», — шепнула Богдана. Их было человек тридцать. Заводила с тяжелой цепью ринулся на заграждения, разметая их на своем пути. Другие с кусками арматуры прорывались к молоденьким беркутовцам, бросали в них бутылки и петарды. Бутылки ударялись о шлемы, разбивались, осыпали лица осколками стекла, петарды оглушали грохотом взрывов. Трактор все-таки завели. Он рычал и, качаясь на огромных колесах, ехал на Администрацию. Теперь жертвы становились неизбежны. Снегоуборочный ковш напирал на стоящих цепью людей, оттеснял их назад. Беркутовцы пошатнулись, но не расступились.
Широко раскрыв глаза, Богдана смотрела на все это — и не могла пошевелиться. Саша тянул ее за руку, солдаты толкали в спину, а она, как завороженная, не могла двинуться с места. Ей хотелось увидеть все, ничего не пропустить. И хотя сердце бешено билось, она не опускала голову. Какие-то мужчины пытались выстроить свой кордон и прогнать «титушек». В мегафон просили остановить трактор. Кто-то вскочил на ковш и начал успокаивать людей. И тут Богдана закашлялась, у нее перехватило дыхание, в глазах резко защипало. Перцовый газ. Со стороны «Беркута» распылили газ. Саша схватил ее за плечи и потащил в сторону метро. Десятки людей вокруг куда-то бежали и кричали, заглушая призывы из мегафонов, рев трактора и свист петард. Это были одновременно ярость и ужас. Первых раненых вытаскивали на плечах их товарищи. Самая страшная потасовка, которую видела до этого Богдана, — была драка на школьной дискотеке. То, на что она смотрела сейчас, представлялось кошмаром, который не мог существовать в современном цивилизованном мире.
На Майдане политики продолжали выкрикивать мирные лозунги, а на Банковой уже стояли столбы дыма, — и первая кровь капала на камни брусчатки.