— Такая картина не помогла бы мне жить.
— А с чего ты взял, что искусство должно помогать жить? Оно должно помогать видеть.
Суров всерьез начал злиться.
— Я не собираюсь видеть жизнь так, как ты мне навязываешь.
Вера рассмеялась.
— А кто, собственно, предлагает тебе видеть жизнь именно так? Неужели ты думаешь, что за каждой музыкальной фразой, скажем, Седьмой симфонии Шостаковича стоит реальная картина жизни? Видишь ли, есть реальная, духовная…
— Перестань! — тихо, но твердо сказал Суров. Он не знал, что с ним происходит: один лишь голос Веры — насмешливый, самоуверенный — выводил его из себя.
— Что с тобой? — Она с недоумением посмотрела на него. — Заболел? Или тебе нехорошо?
— Да, — соврал он. — Голова болит.
— Выпей анальгин. Пару таблеток сразу. Сейчас достану.
Суров придержал ее руку.
— Подожди. Так пройдет, — проговорил он по возможности мягче. — Я просто устал. — Он закрыл глаза. — Прилетим в Москву — отосплюсь, и все хвори долой.
В гостиничном номере стояла духота. От горячих батарей несло жаром, и Вера, едва положив голову на подушку, уснула.
Суров долго смотрел в запотевшее окно. Спать не хотелось, поскольку организм еще не перестроился: в Карманово уже наступило утро нового дня. Сквозь стекла с улицы проникал мутный свет фонарей, но Суров не замечал его: перед глазами стояли лица дальневосточных друзей, знакомых, сослуживцев, виделся и участок границы, разделявший два могучих государства. Мысли были с теми, кого он оставил на берегу океана.
«Стал быть, Юр Василич, убываешь?»
«Уже убыл. Приказ!»
«Ну, ты не больно-то сопротивлялся. — Одоевцев, зампотех, самый близкий друг Сурова, горько улыбался ему. — Поматросил, значит, и бросил? Шутю!» — добавил, скоморошничая.
Да нет, он не шутил.
Было тяжело вспоминать расставание. И для успокоения Суров представил себе приезд в знакомые места, где, может быть, застанет своих сослуживцев. Стал думать о них. Что ни говори, а прежняя служба вспоминалась с какой-то особой теплотой. И с тревогой думалось о будущем: как-то сложится жизнь на новом месте?
Суров уснул где-то в третьем часу ночи. Сон был неспокойным: он то просыпался с ощущением, что опаздывает на службу, то видел какие-то сны, от которых к утру осталось чувство беспричинной тревоги.
За стеклами по-прежнему горели фонари. Суров, не любивший валяться в постели, быстро встал. В соседнем номере шесть раз пробили куранты, прозвучал Гимн Советского, Союза: кто-то оставил радио включенным. Вера спала. Суров оделся, оставил записку: «Скоро вернусь. Я» — и вышел из номера.
Было четвертое ноября. Столица готовилась к празднику Октября. Повсюду — гирлянды электрических лампочек, транспаранты, красочные панно. Суров шел безо всякой цели — куда ноги несли. Ничего не видя вокруг, злился. «…Да что это со мной? Из-за Веры? Из-за отъезда с Дальнего?»