Она вздохнула.
— Мой телефон наверху, на столе.
Эванджелина огляделась.
— Эй, кто-нибудь тут есть?
Она быстро прошла по узкому коридору. Все двери были заперты. Ни одна живая душа не могла им помочь. Конечно, кто-то придет, уборщик или кто-то другой с ключами от двери на лестницу, кто-то, кому понадобится рассортировать белье, несмотря на проблемы с электричеством.
Доктор Принс выругался так громко, что Эва ощутила почти физическое эхо его слов. Она подумала о том, что надо бы остаться здесь, на другом конце холла. Подальше от закрытой двери в бельевую, от мужчины, который готов ударить кого-нибудь, кто подвернется под руку.
— Твою мать, заперто! — рявкнул он.
Эва привычно опустила взгляд.
— Мне жаль.
Тяжело вздохнув, он прислонился спиной к двери.
— Это не твоя вина.
Его тон, его крепко сжатые челюсти и тонкая линия губ говорили об обратном. Она почти слышала его мысли. Опустившись вниз, доктор уселся на холодный бетон у самой двери.
Во взгляде его больше не было даже того крошечного проблеска надежды, что она видела ранее. Он осуждал ее. Обвинял в том, что потерял какую-то ценную вещь, то, что забыл там, наверху. С раздражением он смотрел на нее своими голубыми глазами.
— Мне жаль, — снова сказала она.
— И мне.
Но жалел он совсем не о том же.
Она не понимала, почему: потому ли, что он смотрел на нее так, словно она разрушила его мир, или потому, что она оказалась заперта с этим чудовищем в этом чертовом подвале, но глаза ее наполнились слезами, и пришлось быстро отвести взгляд.
Доктору Принсу было настолько безразлично присутствие Эванджелины, что он даже не замечал ее наглое разглядывание. Около тридцати минут назад она сдалась. Перестала припоминать слова известных песен, перестала напевать что-то себе под нос — это мурлыканье даже ее саму сразу же начало раздражать. Теперь она занималась тем, что разглядывала сидящего в другом конце коридора мужчину.
Ей нравились его темные волосы, коротко стриженные по бокам и чуть более длинные на макушке. Особенно ей нравилось, когда он запускал в них пальцы. Чем всклокоченнее была его шевелюра, тем привлекательней он Эве казался. Его глаза — Эва решила это после двадцати минут разглядывания — были цвета аквамарина, и даже в неярком свете они сияли. Все это она обнаружила уже после того, как доктор снял с себя куртку и предложил ей, после того, как высохли ее слезы, после того, как черты его лица смягчились. Когда Эва поблагодарила его, он улыбнулся. Она понимала, что в этом жесте больше чувства вины, чем заботы, но все-таки не отказалась от предложения.
Они были заперты в подвале госпиталя уже неясно сколько времени, и за исключением его «возьмите» и ее робкого «спасибо» между ними была тишина. Она решила что-нибудь напеть, чтобы снять повисшее напряжение, разбить лед. Может, он спросит ее, что это за песня, а Эва в ответ спросит, нравится ли ему работать доктором. Но удача ей не улыбнулась.
Доктор Принс не заговорил; просто вздохнул и продолжил молчать. Двигался он только чтобы сменить позу. И теперь вот прислонился спиной к стене. Доктор закрыл глаза, и густые ресницы отбросили тени на его щеки. Он был красивым, и Эва с трудом смогла признаться себе, что наслаждается зрелищем его поднимающейся и опадающей груди.
— Кажется, мурлыканье мне нравится больше, чем разглядывание, — сказал он, и щеки Эвы вспыхнули от смущения. Мужчина прокашлялся и открыл глаза.