Потому что при всех своих задвигах даже Джафар был этого письма недостоин, даже для Джафара это было слишком.
Потому что от этого письма веяло, нет, скорее воняло, чем-то таким, такой заскорузлой, ядрёной бериевщиной, таким гнилым тридцать седьмым годом!..
Потому что, хотя, разумеется, мы и становимся с возрастом всё большей сранью, но тогда я был ещё недостаточной сранью, чтобы подписать это письмо. Несмотря на то, что должен был своему комдиву очень и очень много. Да и сейчас это письмо не подписал бы.
Именно это, всё это, я им и изложил.
А на следующий день состоялось общедивизионное комсомольское собрание. С единственным пунктом повестки дня — исключением из комсомола курсанта Кондырева.
Несмотря на общую численность дивизиона собрание получилось совсем немноголюдным. По той простой причине, что подавляющее большинство моих сослуживцев уже были партийцами или кандидатами в эту почтенную организацию. А у нас в комсомольских собраниях разрешали принимать участие только тем партийцам, которые работают в комсомоле.
Таким образом, набралось всего человек тридцать комсомольцев, половину из которых благополучно удалось запугать (благо, на четвёртом курсе это было легко). К ним добавили нескольких работающих в комсомоле партийцев, и я проиграл это дело с недостачей всего в один голос.
А Кес, мой старый приятель, стоял в это время в наряде по батарее и упрямо тянул с тумбочки руку, мол, вот он, недостающий голос! Но Кеса в расчёт не взяли:
«Вы же в наряде, Козырев! А значит, принимать участие в голосовании не имеете права…»
В общем, исключили меня большинством голосов из комсомола. И потребовали немедленно сдать комсомольский билет. Я отказался:
«Не вы мне его выдавали, не вам и сдавать буду..»
Так и оставил его у себя. Сам не знаю зачем. Наверное, потому, что в силу своей натуры сопротивлялся им как мог. Везде. Даже в самых незначительных мелочах…
Мама, милая мама, ты так хотела, чтобы я стал военным! Ты никогда не понимала моей тяги к книжкам приключений и детективов, к историческим романам и географическим атласам.
«Глупости, — обычно говорила ты, равнодушно отмахиваясь, когда я пытался рассказать тебе о чём-то интересном, о чём только прочитал. — Не морочь голову, Юрочка, займись чем-нибудь серьёзным.»
«Чем-нибудь серьёзным» в твоём понимании была, например, комсомольская работа. Или штудирование учебника физики. Или посещение кружка «Умелые руки». Я отлично понимаю тебя, мама: тебе хотелось, чтобы я шёл в жизни надёжной дорогой, чтобы я всегда мог о себе и о тебе позаботиться. Но мне, к сожалению, никогда не нравилось то, что ты считала серьёзным.
Мне нравились пиратские бриги, с салютом входящие в гавань Тортуги, и закованные в железо паладины, едущие освобождать Гроб Господень, и «зелёные береты», идущие цепочкой по джунглям где-нибудь под Конплонгом… Мне хотелось всего мира, пряного и неизведанного: охоты на тигровых акул в коралловых кольцах полинезийских атоллов, укрощения строптивых лошадей на широких просторах аргентинских пампасов, бесконечной езды на собаках-малемутах в верховьях Юкона… Глупая детская романтичность!
Представляю, каково было тебе, усталой, натруженой, загнанной женщине средних лет, простой работнице с механического завода, слушать всю эту ересь!
Ты желала для меня стабильности, уверенности в завтрашнем дне и достатка, всего того, чего никогда не имела сама. Ты хотела, чтобы я стал солидным человеком с кабинетом и должностным окладом, чтобы соседи уважительно здоровались со мной в лифте, чтобы меня называли по имени-отчеству. К сожалению, мне хотелось совсем другого.
Свободы! Свободы и бескрайнего простора! И что-бы ветер в лицо, бури, битвы и суровые испытания. И никакого постоянства, никакого быта!..
Ты ненавидела эту «несерьёзность» во мне. К чему она приводит, ты уже прекрасно знала: мой отец был точно таким же. И не состоялся. И спился. И рано, очень рано умер. Ты хотела для меня совсем другой судьбы.
Моя возня с гитарой и песенки, которые я сочинял, мои занятия конным спортом, фехтованием и боксом, мои посещения кружка бальных танцев — всё это казалось тебе несерьёзным, зрящной тратой времени. Бредом. «Тебе надо позаботиться о своём будущем,» — говорила ты.
Ты здорово натерпелась с моим отцом, это святая правда. Музыкант, пианист, когда он окончательно понял, что не рождён гением, что его предел и удел — работа в ресторане, обыкновенным кабацким лабухом, то просто сломался. И всё своё зло на весь мир и на свою бесталанную судьбу вымещал на себе.