«Ой, ну конечно! — вскакивает с кресла Маринка. — Сейчас.»
«Смотри только маму не разбуди!»
Она улетает за чаем, а я поудобнее устраиваюсь на диване и размышляю. За окном — ночь. На мне — повседневная форма одежды, штык-нож и повязка дневального по батарее. Я — в самоволке, и каждую секунду может ворваться мой напарник Пирог с безрадостной вестью, что моё присутствие срочно требуется в казарме. Тем-то и сладки эти минуты свободы.
Впархивает Маринка с чаем.
«Представь, а что было бы, если бы оказаться на поле Ватерлоо с хорошим ручным пулемётом? — бормочу я и автоматически отхлёбываю из чашки. — О чёрт, горячий!.. А было бы вот что — мы с Наполеоном замочили бы англичан и пруссаков, а потом…»
«С пулемётом?..» — не успевает за галопом моих мыслей Маринка.
«Впрочем, это всё-равно ничего бы не изменило… Наполеон ведь не хотел быть королём Жакерии…» — сокрушённо резюмирую я и разочарованно закуриваю.
«А знаешь, — вдруг произносит Маринка задумчиво, — ты мне сегодня снился…»
«Полагаю, в каракулевой папахе и на белом коне?» — совершенно серьёзным тоном интересуюсь я.
«Фу, глупый! Вовсе нет. Ты был в новеньком, с иголочки, офицерском мундире и такой красивый-красивый! Ты подошёл ко мне, взял меня за руку и сказал…»
«Что я тебя люблю?..» — предположил я.
«Совершенно верно, — серьёзно кивнула она. — Именно это ты мне и сказал.»
«Не ново, — пожал плечами я. — Всё когда-нибудь устаревает и теряет первозданную свежесть новизны…»
«А ты повтори снова, — попросила Маринка. — Я не обижусь, честное слово.»
Я притянул её к себе, обнял за плечи и повторил. Она удовлетворённо вздохнула и покрепче прижалась ко мне.
«Вот закончишь училище, заберёшь меня с собой, и мы уедем далеко-далеко…»
«Ага, это уж точно… Распределят в такую дыру, что и на карте с фонарём не найдёшь… В ЗабВО, а то и в Афган…»
Она закрывает мне ладошкой рот.
«Молчи… молчи… Разве для нас это имеет значение?..»
И так мы сидим, обнявшись, и нам хорошо — лучше не бывает, а за окном ночь, и на трюмо упрямо тикает старенький будильник, и Пирог всё не идёт и не идёт…
Не очень хочется вспоминать о своей жизни после того разговора с Джафаром. Потому что жизнь пошла такая, что и врагу не пожелал бы. Ведь я стал «конченым», «злостным нарушителем», «нерадивым курсантом», а с таким всегда и везде был особый разговор.
Единственное, что спасало, это самоходы к Маринке и гитара. Вообще-то, гитару курсанту в расположении хранить нельзя, «неположено». Но — где наша не пропадала — я хранил её под кроватью. Согласно Уставу, под кроватью каждого курсанта всегда должны быть подвязаны снаряжённый вещмешок и лыжи, на случай «тревожного» выдвижения. Так я вместо лыж подвязывал под кровать свою двенадцатиструнку. А по ночам отвязывал, шёл в ленинскую комнату и играл в своё удовольствие.