– Ты себя пожалей, – мягко говорит Холуй. – Ягуару подражаешь – смеешься, как он.
– Мамаше твоей подражаю, – говорит Альберто. Он снимает винтовку, кладет на траву, поднимает воротник и, потирая от холода руки, подсаживается к Холую. – Покурить нету?
Влажная рука коснулась его пальцев и отдернулась; на ладони лежит вялая, пустая с концов сигарета. «Осторожно, – шепчет Холуй. – Патруль заметит». – «Тьфу! – говорит Альберто. – Обжегся». Перед ними – плац, освещенный фонарями, словно широкий проспект, прорезающий скрытый в тумане город.
– Как это у тебя сигарет хватает? – спрашивает Альберто. – Я дольше среды недотягиваю, хоть плачь.
– Я мало курю.
– Чего ты такая сопля? – говорит Альберто. – Не стыдно Ягуара заменять?
– Это мое дело, – говорит Холуй. – Тебе-то что?
– Он с тобой, как с холуем, – говорит Альберто. – С тобой все, как с холуем, обращаются. Чего ты всех боишься?
– Я тебя не боюсь.
Альберто смеется. И вдруг замолкает.
– Правда, – говорит он. – Смеюсь, как Ягуар. И чего это ему все подражают?
– Я не подражаю, – говорит Холуй.
– Ты вроде пса, – говорит Альберто. – Затюкал он тебя.
Альберто бросает окурок. Он тлеет секунду-другую в траве у его ног, потом гаснет. Двор пятого курса по-прежнему пуст.
– Да, – говорит Альберто. – Затюкал. – Он открывает рот, закрывает. Трогает кончик языка, берет двумя пальцами табачинку, расщепляет ее, кладет на губу, сплевывает. – Ты вот что скажи, ты дрался хоть раз?
– Один раз дрался, – говорит Холуй.
– Тут?
– Нет. Раньше.
– Потому тебя и затюкали, – говорит Альберто. – Все знают, что ты боишься. Чтоб тебя уважали, надо драться. Не хочешь – плохо твое дело.
– А я не собираюсь быть военным.
– И я тоже. Только мы тут пока что все военные. А в армии слюнтяев не любят, ясно? Или ты их слопаешь, или они тебя. Я вот не хочу, чтобы меня слопали.
– Я не люблю драться, – говорит Холуй. – Верней, не умею.