- Все... стоишь тут корова коровой... а эти вон... смеются... думают, что раз я на границе выросла, то дурища... у меня тоже гувернантка, за между прочим имелась... правда, ее после татарва скрала, но сама виновата, нечего было по ночам на свиданки бегать. Ей говорено было, а нет... тятенька ее после сыскал, только возвращаться она не захотела. А другие не поехали. И из пансиона меня выгнали...
- За что? - удивилась Лизавета.
- Да... за дурость... довели меня, - Авдоться тяжко вздохнула. - И кузина эта... вечно ходила, глазки в пол, такая тихоня... все хвалят, а у меня норов. Папенькин. Вот и... как-то оно вышло, сама не знаю... побила я ее. Немного. Волос подрала... эта в слезы, и другая дура тоже... все верещать стали, что меня боятся... будто я кого первой трогала... туточки тоже... говорю ж, не место тебе. Сожрут.
- Посмотрим, - Лизавета наблюдала за княжной Одовецкой, которая в свою очередь не сводила взгляда с княжны Таровицкой, а уж та в свою очередь довольно-таки ревниво следила за бледненькой, если не сказать вовсе блеклой девчушкой.
- А... это Снежка, - Авдотья тоже проследила за взглядом. - Тятенькиного старинного приятеля дочка... ее зовут Асинья... красиво, да? Только наши все одно переиначили... ее тоже в жены царевицу прочат...
Не многовато ли у царевича жен?
Нет, будь он из турков или, паче того, асваров, у которых, сказывали, жен может быть четыре, а наложниц и того больше, всем бы место нашлось. Но трон один.
И обычай.
И стало быть, конкурс будет куда интересней, нежели Лизавета предполагала.
- А она...
Авдотья рученькой махнула.
- Тихая она, блаженная... матушка ейная не из наших... ну, не из людского племени...
...вот это и вовсе неожиданно.
- Тятенька сказывал, что случилась с его приятелем беда, только не сказывал, какая... то ли заблудился, то ли волки сожрали... не до конца, - уточнила Авдотья, поняв, сколь нелепо звучит история. - Главное, что он бы не выбрался, когда б не дева лебяжья. Полюбил он ее крепко, в жены взял... правда, только по их обычаю. Небось, ихнему народу в церкву путь заказан... только странно... императрица-то ходит.
- Императрица?
Авдотья посмурнела, огляделась и шепотком произнесла:
- Она тоже... бают... не совсем, чтоб человек... может, полукровка какая... но лучше об том помалкивать. А то ж...
Лизавета кивнула: и вправду, о императрице помалкивать оно как-то правильней будет. А вот к княжне юной, застывшей у окна, она приглядится.
- Не, Снежка не злая... и не подлая. Она иная просто... к нам когда гостевать приезжали, я ее в сад выведу, она сядет перед цветочком каким, вперится взглядом и сидит, сидит... спросишь, чего. Она и скажет, мол, смотрит, как растет... наши-то ее чурались, обижали... пока я одну дуру языкастую за косы не оттаскала. Небось, от сплетен вреда куда больше, чем от Снежечки... правда, в последние годы тятька ейный крепко прихворнул, вот и не заезжали... и выросла... я к ней подошла, думала, хоть с кем поговорить будет, а она только глянула и отвернулась.
Асинья, на старом языке, который преподавали исключительно факультативно, ни Лизавета записалась, уж больно красив он был, да и в деле нужен, - значит, Снежная. И вправду, Снежная.
Белоснежная.
Кожа аж светится, волосы искрятся. И черты лица неуловимо... иные? Вот Асинья руку протянула, коснулась нежно, будто опасаясь прикосновением этим разрушить что-то, видимое лишь ей, колонны и янтарь побледнел, подернулся изморозью.