— Она тебя покарябает. Смотри. — Марк показал ему покарябанную рабыней щёку, и германец в ответ рассмеялся.
— Ну я же говорю, хороша, хороша… необъезженная кобылка… Скажи, что с такой всё равно веселее?
— Ага, так весело, что спиной поворачиваться страшно…
Дикс снова рассмеялся на эти слова, а Марк только усмехнулся в ответ и, подтолкнув рабыню впереди себя, пошёл к выходу, бросил мимоходом:
— Ладно, Дикс, бывай, завтра увидимся…
— Ага, увидимся! — Германец поднял ладонь, прощаясь.
На улице уже порядком стемнело и похолодало, в крепости горели огни, там уже выставили караулы. Рианн зябко повела плечами, её открытое платье закрывало только верх плечей, ниже руки были открытыми.
— Замёрзла? — спросил центурион.
— Нет, — отрезала она.
— Подожди. — Он поймал её за локоть и вернул к себе, расстегнул застёжку плаща и набросил его ей на плечи. Пока застёгивал бронзовую застёжку, рабыня опасливо следила за его пальцами, и горячее дыхание её обжигало ему кожу ладоней. — Да не бойся ты так, я тебя не трону…
Свенка отступила назад, избегая присутствия центуриона так близко, ждала, пока он пройдёт первым, потом только сама пошла следом. Шерстяной плащ ещё хранил остатки тепла своего хозяина, и всё тело дрожало от пережитого за прошедший день.
Рианн всего три дня у него рабыня, а уже нет сил терпеть его издевательства. Первые два дня он вообще не трогал её, немного поговорили и всё, он дежурил по ночам, утром приходил и отсыпался, и ей уже показалось, что повезло с хозяином, странно, но в первый момент он даже понравился ей с первого взгляда. Сейчас она понимала, что только потому и понравился, что не начал сразу же мучить её, делать больно или устанавливать границы своей власти. Но сегодня… Сейчас… Его будто подменили, то, что он творил с ней за этот день — уму непостижимо. Разве можно так? Разве она в чём-то виновата, в чём-то провинилась перед ним? Только в том и виновата, что свенка, что рабыня, в том, что девушка, в том, что не в силах выносить это всё и пытается сопротивляться из последних сил. Он — мужчина, он — римлянин, он — её хозяин, и он считает, что ему всё дозволено.
В крепость их пропустили без проблем, центуриона здесь хорошо знали. Уже у себя он возмутился:
— Всё ничего, но у Вития всегда поганое вино, он, наверное, собирает мочу всех ослов в городе, да потом ещё и водой разбавляет. Ты говорила, у нас ещё есть вино, я хочу нормального вина хоть глоток…
Он прошёл на кухню и сел за стол. Рианн поставила перед ним кубок и стала наливать в него вино из кувшина, только сегодня днём она разбавила его чистой водой. Торопилась, быстрее бы сделать, да уйти с глаз долой. Обстановка кухни навевала дурные воспоминания. Но центурион вдруг поймал её за талию и силой посадил к себе на бедро.
— Вы… что вы… пустите… отпустите, не надо… прошу вас…
— Да успокойся ты, я ничего не сделаю тебе.
— По-вашему, это ничего?
Рианн попыталась подняться, но он держал её крепко, обняв обеими руками за талию, и при своих движениях свенка чувствовала, какими тяжёлыми становятся его ладони. Она сможет освободиться только тогда, когда он сам освободит её, когда сам решит отпустить. Рианн поняла это и поникла, опуская голову. Сколько можно? Он хоть когда-нибудь устаёт? Он вообще собирается оставить её в покое? Это что, так и будет теперь каждый день? Когда уже он насытится?
А римлянин смотрел ей в лицо, видел опущенный взгляд, поджатые упрямые губы, видел, как дрожали её пальцы, стиснутые в замок. Как же она боялась его, всем своим существом боялась.
— Почему он продал тебя? Ты не родилась рабыней, ты была свободной.
Рианн молчала, глядя куда-то в сторону, потом шепнула: