Пока все дремали в креслах (и Марина Павловна тоже опустила свои ресницы), я достал блокнот и стал просматривать свои записи, их монологи... у каждого версия своя... Но кое-что тут бесспорно: этот Крис Дюмон не только удочерил нашу больную девочку, но и прооперировал ее там, в Америке, спас ее! И теперь (вроде бы сделал дело? ан нет!) каждый год снова появляется, со все более многочисленной компанией своих коллег, и — оперирует, причем бесплатно! И при этом еще терпит нападки с нашей стороны!
А сколько хлебнул он с удочерением, сколько ему пришлось хлопотать! Я просто лишь обошел эти инстанции — и то падал уже с ног. А при нем они еще только зарождались... он первый, можно сказать, поднял эту волну! Так что (я пролистнул свои записи) в ком уж я нисколько не сомневаюсь — это в нем! Хотя именно ему, как смутно предчувствую, и грозят в этой истории главные неприятности!
Врачи наши, конечно, Криса любят. Профессионал профессионала поймет и всегда оценит... какой бы мусор на него ни пытались лепить!
Специалисты по делу судят, а Крис — виртуоз. И человек абсолютно прелестный, как бы легкомысленный весельчак, словно не детское сердце он оперирует, размером с бутон, а зарабатывает чечеткой или исполнением куплетов, — так выглядит он.
Послал меня к нему шеф газеты, хотя конкретно доставил Гриня, по специальности, кстати, тоже хирург, но выбравший другую карьеру — в кабинетах сидеть.
Неужто они уже тогда, при общем восторге и любви, против Криса что-то задумали? Ведь десять лет уже прошло с того времени, как он Ксюху удочерил, увез, спас... кто же все это выкопал? Неужели они? Или сам Кошелев за этим делом? На выборах на патриотизме хочет сыграть — отдайте, мол, наших детей, больных, но незаконно вывезенных, — пусть лучше здесь мрут? С такой командой еще не работал я. Неужто Марина допустит это, ведь она работает с больными детишками, знает что как! Ведь Крис, помимо прочего, еще и массу оборудования ей прислал! Неужто — и она? Впрочем, дочка такого папы!.. Может вполне! Я вляпался. И все повесят, глядишь, на меня — раскопал, мол, своим «золотым пером» эту гадость!
Мысли черные, как горы Гренландии внизу! Почему нет белого снега на них? Даже снег, что ли, не держится на таких неуютных отрогах?
Впрочем, скалам этим что, простоят еще тысячелетия и не дрогнут. Ты лучше подумай о себе!
Ведь полюбил же я Криса!.. Сразу, как только увидел его, как только он вышел из ординаторской — кудрявый, быстрый, в кроссовках. «О, Валери!» Что-то ему наговорили про меня — тот же Гриня, наверное, который и переводил, веселясь и дурачась: «Крис говорит, что рад познакомиться с большим русским писателем!» Грине — спасибо за такое. У себя в Троицке скучал, а тут веселился — пресса, американцы, журналистский бомонд. С Крисом они давно уже подружились, с первого года действия миссии той — «Путь к сердцу», когда еще Крис предварительно операцию Ксюхе сделал, — окончательную здесь тогда было не потянуть. Десять лет промелькнуло. Каким же Крис был тогда, если и сейчас, через десять лет, подростком кажется? Говорят, что хирурги и не должны умирать с каждым умирающим у них на столе, должна быть у них психологическая защита — иначе кто из них это вынесет, день за днем?
— Кам он, Валери! — произнес он вполне весело.
— Куда это он нас зовет? — глянул я на Гриню испуганно. Неужто туда? Так сразу? Я, конечно, готовился к этому — и медицинские атласы смотрел, и беседовал с нашими хирургами... — Сразу так?
— Какое ж сразу-то? — нахально Гриня проговорил. — Ты, чай, не первый день уже тут, готовишься целых две недели... Все не готов?
Да, хватит тянуть резину! Но — устою ли я? Мне вообще-то операции не приходилось видеть никогда... а на детском сердце — тем более. Устою ли я? Как-то вдруг затошнило. Возраст уже такой, что узнавать что-то новое, причем этакое, — нет сил! Но жить-то собираешься? И кормить семью? Так что считай, что тошнота у тебя всего лишь с бодуна, и не более того. Улыбайся!
— Поехали! — произнес Крис по-русски, когда все мы вместе с его свитою поместились в лифт.
Пол ушел из-под ног — опять мне нехорошо. В больнице этой все лучшее — вторая образцовая детская больница. Вошли по магнитной карточке Борина, главного хирурга, в операционный блок.
— О! — весело Крис воскликнул. Видимо, поразило даже его. У нас делают так делают, показуха так показуха! Какой-то космический корабль изнутри. Светло-зеленые коридоры, гладкие двери, бесшумный персонал. Все четко куда-то двигаются, не останавливаются ля-ля-ля! Мы тоже могем работать! Крис, глянув на Борина, восхищенно покачал головой. Можно подумать, глядя на него, — он петь сейчас будет, а не операцию проводить, тяжелейшую и сложнейшую!
Из самолета с задремавшими пассажирами я улетел мыслями — туда, в Петербургскую детскую больницу № 2. Все, что я увидел, услышал и узнал по этой истории, я собрал перед отлетом в большую коричневую тетрадь.
Автор
Помню, я шел в оживленной толпе (будто шли веселиться). Глубокими вздохами я пытался одолеть тошноту. Вот сейчас откроется эта дверь — и сразу же брызнет кровь. Устою ли? Помню, когда мне резали грыжу — простейшая операция, под местным наркозом, поле операции отгорожено было от меня занавесочкой, — я и то время от времени вырубался от страха. А тут — детское сердце разрежут у меня на глазах! А Гриня, меня инструктируя, требовал, чтоб я подробно все описал. «Историческая миссия». Десятый год подряд американские хирурги приезжают к нам!
Борин услужливо открыл перед Дюмоном полупрозрачную матовую дверь. Я, глубоко вздохнув, вошел за всеми. И — бывает же счастье — это оказалась аудитория, а не операционная. Весь амфитеатр был заполнен слушателями. Большинство из них были в белых халатах, но были и «люди в штатском», с блокнотами и фотоаппаратами. Пресса. Две телекамеры, как две головы на тонких ножках, маячили перед президиумом. Да, не зря говорят, что американцы из всего делают шоу. Без шума и рекламы и здесь не обошлось. Впрочем, а ты-то что делаешь здесь? Тоже хочешь нажиться на этом событии.
Дюмон сел с краю стола как-то вольно, боком, откинув в сторону ноги в кроссовках и джинсах. Так же держались и все американцы. Наши сидели важные, насупленные и, я бы даже сказал, строгие. Начальство! Лучшие люди! Можно было подумать, что главные тут сейчас они, а не те, ради кого все тут собрались. Дюмон, говорят, был миллионер, но выглядел всех демократичней. Борин благосклонно кивнул ему: мол, начинайте. Дюмон как бы изумленно развел руками — мол, для меня это слишком большая честь! — но все же поднялся. Ладонью отгородился от аплодисментов и даже шутливо-разгневанно отвернулся: вот этого не надо, мол. Аплодисменты утихли. Рядом со мной в первом ряду амфитеатра сидела молодая красивая брюнетка — тогда я Марину Павловну еще не знал. Видел только, что она приехала из Троицка на машине вместе с Гриней, развеселым заведующим здравоохранением Троицка, думал — его девушка или сотрудница. И тут я увидал, что по щекам ее текут слезы, и тут только впервые по-настоящему почувствовал, при каком потрясающем деле мы присутствуем: эти веселые ребята запросто прилетели из-за океана, оставив свои собственные проблемы, словно их и нет, — и спасут несколько десятков наших детишек, которые иначе бы умерли. И ведут себя так, словно приехали на пикник и все это не стоило никаких усилий. И правильно эта красавица плачет. У нее, видно, душа самая чувствительная, но на самом деле надо плакать — и радоваться — нам всем. Тогда я не знал еще, что эта история касается ее больше, чем всех. Дюмон, однако, пафоса не любил и начал весело. Гриня, оказавшийся как-то вдруг ближайшим его корешем, так же весело переводил:
— Я рад, что мы в десятый уже, кажется, раз снова всей бандой приехали к вам. — Все заулыбались, захлопали. — Мы рады тем успехам, которые видим в вашей стране и вашей клинике. Мы понимаем, что вы вполне уже можете обходиться без нас и пригласили нас просто из жалости, как своих старых друзей. — Аплодисменты, смех. — Я надеюсь, что вы нас еще помните, но на всякий случай представлю моих коллег. Джуди Макбейн (поднялась пожилая, но статная женщина) — наш главный менеджер. Именно благодаря ей уже десять лет действует наша совместная кардиологическая программа «Путь к сердцу»! (Эмблема этой программы — два сердца рядом — висела над сценой.) — Это — Шон О’Лири. — Крис указал на рыжего тощего человека в крупных веснушках. — Смутно припоминаю его. — Крис потер лоб. — Кажется, он кое-что понимает в анестезии.