— Против чего ты протестуешь?
— Мы требуем, чтобы на нас обратили внимание. — Пашка обернулся к ребятам и воинственно оглядел их, подбадривая друзей, а заодно и себя самого. — Нам обещались, что будет детская коммуна, а теперь ничего нету. Мы живем в душных каморках…
Петр подумал: «Небось опять, мошенник, не подмел „душную каморку“ и посуду, наверно, не помыл».
Пашка глотнул воздуха и, не сбавляя резко-протестующего тона, продолжал:
— Томимся в душных каморках, а в Поклонском буржуи едят хлеб и на музыке играют «Боже, царя храни». Как это называется: мы, дети-пролетарии, сидим голодные, а буржуям молоко посылают? Мы требуем освободить имение от издыхающей контрреволюции! — И Пашка снова победно оглянулся на ребят, глаза их блестели, и он догадался, что боевые друзья одобряют слова своего несгибаемого вожака.
— Ты, Пашка, бузу не затевай, — не поднимая головы, недовольно проговорил предревкома. Ему было досадно: работы и так по горло, неотложные дела, а тут отрывают по пустякам — и кто? Собственный братишка-сорвиголова. И, уставший от бессонной ночи, которую пришлось провести в шахте, добывая уголь, председатель ревкома продолжал: — Дети в том приюте нерусские, понятно вам? Их отцы — бельгийцы, англичане, французы — работали у нас в России, а потом убежали с буржуями или убиты при защите власти капитала. По законам революции мы будем защищать этих сирот. Дети не виноваты, они тоже люди и хотят есть.
Но Пашка не сдавался:
— Мы получаем четверть фунта макухи в день, а они едят белые булки! — с негодованием проговорил он.
— И молоко пьют, — пискливо добавила Верка, но, испугавшись сердитого взгляда старшего брата, юркнула за спину Пашки.
— Это еще ничего — молоко! — выкрикнул Колька Штейгер. — Они богу молятся. У них Иисус есть, сам видел!
— Пускай буржуйчики поживут так, как мы живем, — громким голосом предложил Мишка Аршин, самый старший и самый маленький из ребят. За небольшой рост его и прозвали Аршином. Характер у него был довольно коварный — усвоил привычки отца-артельщика. Он всегда бил по самому больному.
Вот и сейчас с гневом заявил — Вы только поглядите, как наш Пашка живет, у собаки конура лучше. Зачем же издеваться над человеком?
— Не признаем! — заявил Колька Штейгер.
— Не признаем, — поддержал Пашка, бесстрашно глядя в лицо брату. — Если вы не освободите буржуйское имение, мы сами его освободим. — Тут он вспомнил, как взрослые рабочие говорили на митингах, и добавил: — Своею собственной рукой освободим!
— Значит, вы не подчиняетесь законам пролетарской власти? — сурово спросил Петр.
В спор вступил Володька Дед, прозванный так за сиплый голос и густой белый пушок, покрывавший круглое детское лицо. Володька был самым сильным из всех рудничных ребят, он без труда выжимал пудовую гирю и мог побороть самого Пашку, если бы не был по характеру добродушным и безответным. Но сейчас справедливый Пашкин протест задел и его мягкое, незлобивое сердце:
— А почему вы буржуям помогаете? — спросил Володька у председателя ревкома и решительно вытер губы рукавом.
— Да кто вам сказал, что они буржуи? — заметил смеясь один из членов ревкома, углекоп. У него только зубы белели на черном лице, потому что он тоже пришел сюда после работы.
— Буржуи, факт! — выкрикнул Мишка Аршин. — А еще у них генерал есть.
— Какой генерал, что вы, хлопцы, выдумываете? — с усмешкой возразил председатель ревкома.
Но Пашку обмануть было трудно: он сам — и не раз — подкрадывался к помещичьему дому и заглядывал в окна. Видел ребятишек-буржуйчиков, и генерала видел, и видел, как молоко буржуи пьют, и слышал, как на музыке играют «Боже, царя храни». И Пашка сказал:
— Я сам лично видал генерала. У него картуз в золоте и на рукавах золотые полоски.