— А там, наверное, родниковые озера! Вода холо-о-одная. Эх, нырнуть бы!
На него посмотрели так, как смотрит голодный человек на того, кто рассказывает о способе приготовления котлет по-киевски.
Лишь один пассажир этого купе — молодой человек в шелковой безрукавке — казалось, не мучился от жары. Сев в вагон, он аккуратно повесил серенький, выгоревший пиджак, забрался на верхнюю полку и проспал два часа. Теперь же, расположившись напротив парня в футболке, он смотрел в окно. Глаза его, обрамленные темными, высоко приподнятыми у висков бровями, становились то ярко серыми, то блеклыми — в зависимости от мелькания света и тени от пролетающего мимо пейзажа. Очевидно, в такт своим мыслям он медленно гладил пальцами длинный — от кисти до локтя — розовый шрам на внутренней стороне короткой мускулистой руки.
Солнце, словно и ему стало жарко от собственных лучей, спряталось, наконец, за тучу, похожую на снежный сугроб, но духота не спадала. Радиоузел передавал уже морские песни Утесова. Пассажиры мечтали о свежести моря.
В конце узкого коридора кто-то громко, с едва заметным кавказским акцентом воскликнул:
— Антон Иванович, генацвале! С трудом тебя разыскал! Весь поезд обегал! На ходу билет взял, на ходу в вагон вскочил, и все, понимаешь, из-за этого Рыбохлестова. Никак проект не решится подписать, перестраховщик!
Вся эта тирада была адресована, очевидно, толстому человеку, вышедшему покурить в коридор, поскольку в ответ раздался его голос:
— Ну и как, все же подписал? Вы, кстати, в каком вагоне едете, Константин Никифорович?
— Как не подписать! В пятом... А что это мы тут с вами стоим?! Пойдемте-ка лучше в вагон-ресторан. Там пиво холодное, заодно и новости обсудим.
Молодой человек со шрамом повернул голову к двери, прислушиваясь к разговору двух сослуживцев, потом разгладил широким пальцем морщинки, набежавшие на переносицу, подошел было к двери, но, еще не видя тех, кто разговаривал, решительно и даже как-то нервно повернул обратно. В это время вагон качнуло на повороте. Высокий бородач, проходивший мимо и которого назвали Константином Никифоровичем, потерял равновесие и, завалившись в купе, толкнул парня плечом. Еле удержавшись за верхнюю полку, он смущенно улыбнулся и пробасил:
— Извини, дорогой!
Тот, кому были адресованы слова, повернул голову и шевельнул веками. Когда глаза их встретились, улыбка медленно сползла с лица грузина. Еще секунду-другую они смотрели друг на друга, пока память обоих не завершила некий оборот. Потом бородач лизнул губы и тихо-тихо, удивленно проговорил:
— Игорь? — И, уже не сомневаясь, изо всех сил закричал: — Игорь! Чертяка! Как же так? Неужели это ты?! Ну, конечно, это ты!
— Костя! Замбахидзе! Вот так встреча! А борода-то тебе зачем в тридцать лет?
Выйдя из купе, они долго хлопали друг друга по плечам, как будто каждый такой жест состоял из целой фразы, заранее подготовленной и вдруг утерянной.
Возгласы разбудили сонных и притихших от жары пассажиров. Они выставляли любопытные головы из дверей, а в соседнем купе даже прекратился стук домино.
— Двенадцать? Да, двенадцать лет не виделись! — воскликнул бородатый Костя. Одной рукой он обнимал товарища, а другой толкал в бок своего сослуживца. — Понимаешь — друг юности! Вместе в школу ходили, вместе молодыми и красивыми были, вместе одних девушек любили! Что, разве не так? Это вы вместе с Генкой по Рите сохли.
Игорь лишь повел бровями в сторону пассажиров, словно стесняясь своего шумного товарища, и как-то неуместно перебил:
— Жарко здесь, пойдемте лучше в ресторан.
Они заняли столик в углу. Костя заказал шашлыки и дюжину бутылок пива.
— Не волнуйся, дорогой, это на первый взгляд кажется, много. Начнешь пить — еще захочется. Львовское пиво — лучший напиток, если не брать, конечно, грузинские вина. Кто-то будет возражать?
Но никто не собирался этого делать, и Костя открыл первую бутылку.