— Ты что же, милостыню просишь, дед? — поинтересовался Иванцов.
Но тот снова что-то промычал и бессмысленно улыбнулся, показав на гнилозубый рот, заросший грязными усами. Потом показал на уши.
«Глухонемой. Вот как!» — догадался старший сержант. Махнув рукой на такого собеседника, Мирон свернул на широкую тропу, протоптанную к небольшой лесопилке на каменистой площадке горы. Любитель поболтать с прохожими, Мирон был сейчас раздосадован: один на хромой фуре попался, черт сварливый; другой — глухонемой.
Иванцов быстро шел вверх, перепрыгивая корневища, выпирающие из земли.
— Эге-ге-гей! Мирон! Неси табак! — закричали сверху рабочие, заметив знакомую фигуру старшего сержанта.
— А что делать будете, когда курить брошу? Мох сушить?
На лесопилке раздался смех, приглушенный звуком циркулярной пилы.
— Эй, Левка, выключи рубильник, Мирон новости принес! — скомандовал кто-то.
Пила замолчала.
Иванцов взбежал на площадку, схватил ветку пихты, сбил ею пыль с сапог, потом поздоровался со всеми за руку и достал папиросы. Пачка «Прибоя» таяла на глазах, но так уж было заведено: пусть у каждого было свое курево, но одну пачку Иванцов приносил сюда на общий раскур, когда утром шел на дежурство, и здесь к этому уже привыкли.
Время за разговорами прошло незаметно. Иванцов взглянул на большие, плоские часы и заторопился. Он опаздывал.
— Ладно, парни. До следующего раза. — Мирон соскочил с верстака, стряхнул стружки с брюк и, одернув гимнастерку, начал прощаться.
— А к лесорубам заглянешь? — спросил кто-то. — Там новенькая табельщица, Мирон!
— Некогда, ребята, — улыбнулся старший сержант. — Пойду через гору.
— Смотри, чтоб не прибило. Бревно не разбирает, кто ты: из милиции или простой смертный, — напутствовали в шутку рабочие.
— Ничего, я зоркий, — отозвался Мирон уже на ходу.
Хотя предупреждение друзей и звучало, как шутка, Мирон знал, что в нем заключалось серьезное предостережение. Дело в том, что с горы, через которую он собирался идти, спускался деревянный желоб, по которому сверху, вдогонку друг за другом, неслись к реке на сплав тяжелые сырые бревна. Ходить через гору было запрещено, поскольку в желобе часто образовывался затор, и тогда многопудовые буковые и сосновые стволы с грохотом вылетали, словно спички, из деревянного русла и, устремляясь по склону, сметали все на своем пути.
Проселок, которым Мирон вышел из своего села, огибал гору подковой, Иванцов же пошел напрямик. От быстрой ходьбы гимнастерка покрылась темными пятнами, но он уже слышал шум от летевших по ту сторону горы бревен.
Запыхавшись, Мирон поднялся наверх и осторожно перелез через колючую проволоку, ограждавшую опасный участок. Внизу, сквозь редкие ели уже виднелись пристанционные постройки и маленькие фигурки людей.
Иванцов закурил, глубоко затянулся и широким шагом направился вниз, периодически поглядывая на пролетавшие мимо него по желобу колоды.
Пройдя песчаную просеку, он вдруг заметил метрах в ста ниже по склону фигуру человека, который тоже спускался. Когда тот вышел на светлую поляну, Иванцов по белой заплате на саквах и усталой походке узнал глухонемого. Старший сержант ускорил шаг.
«Черт его понес сюда! — думал Иванцов. — Ну, глухонемой, но не слепой же! Проволоку то видел! Ясно же, что вход сюда запрещен».