— Сколько себя помню. Иногда я сам себя спрашиваю: а сколько это в годах? Ну хотя бы примерно? Не знаю. Вот правда — не знаю.
Потом он ушел и вернулся только через десять минут, прокрутившись у газовой плиты, поджаривая кусок мяса и все время о чем-то бурча себе под нос.
— Будешь? — он сунул разрезанный кусок жирного мяса на маленьком фарфоровом блюде в руки Хью.
— Я не голоден, — соврал доктор, но все равно принял угощение, виновато опустив глаза. — Да нет, я ужасно хочу есть, — и сразу накинулся на еду.
— Знаю, — улыбнулся незнакомец, — все люди тушуются, боятся меня, когда впервые видят. Им кажется, что я есть само воплощение зла, потому что занимаюсь этим делом, но, узнав поближе, понимают каково мне тут. Я простой работяга, как и многие из тех, кто появляется на противоположном берегу. Они всю свою жизнь работают по сменам, приходя и уходя в строго определенные часы, и я занимаюсь тем же. Просто у каждого своя работа и кому-то необходимо вкалывать здесь.
Мясо оказалось просто божественным. Вкус, который испытал Хью, когда проглотил последний кусочек жирного, приправленного специями мяса, будоражил его. Хотелось еще, хотелось два, нет — три куска такого мяса! Он протянул пустое, почти вылизанное до блеска блюдо и взглядом чуть ли не умолял его о добавке.
— Я рад, что тебе понравилось., - потом отнес миску обратно на кухню и сразу вернулся. — Итак, о чем ты хотел поговорить?
Хью боялся начинать разговор. Его смущало само присутствие здесь, в этом странном месте, посреди непролазных полесских джунглей, где любого неопытного путешественника или туриста ждала неминуемая смерть. Страх держал его, но тем не менее ему удалось открыть рот и выдавить из себя то немногое, но очень важное, что хотелось сказать с самого начала.
— Как мне это сделать?
Отшельник не задал дополнительных вопросов, как будто знал все наверняка. Пододвинулся на своем потертом кресле поближе к камину и обхватил себя руками.
— Здесь всегда очень холодно. Солнца не бывает даже в самые жаркие дни. Никогда. Когда горит огонь, я верю, что жизнь не заканчивается на этом берегу, что есть еще какая-то надежда, — потом посмотрел на доктора. — Так думают и мои гости. Они с угасающей в глазах надеждой смотрят в этот камин, в пламя, чуть ли не прикасаясь к нему, понимая, что больше никогда не смогут этого сделать. Задают вопросы. Допытываются: Почему? Как так? Разве нельзя иначе? А что я могу ответить? Я просто служащий. Меня поставили здесь и я вынужден делать свою работу. Вот теперь и ты… откуда мне знать «как это сделать». Я могу лишь указать путь. Он тут, недалеко. Все проходят по нему. Иногда там даже растут цветы.
Затем он повернулся за спинку кресла и достал оттуда высохший бутон тюльпана. Бледного, почти мертвого цвета.
— Я сорвал его тут неподалеку. В ночь на Купалу они всегда появляются в этих местах. Трудно найти подходящий, но мне помогают.
— Кто?
— Люди. На праздник тут их полно, правда не всегда получается найти хороший экземпляр, но пару раз я сам наталкивался на цветки и, срывая, сохранял себе.
— Это как икебана?
Он пожал плечами.
— Если бы. Тут все живое не сохраняется — слишком холодно, мрачно. Только этому цветку удалось как-то приспособиться к этому месту… впрочем, как и мне.
Хью поежился и еще сильнее обкрутил банное полотенце вокруг себя. Тепло приятно ласкало его после ледяного погружения в мрачные воды Припяти. Хотелось спать, но он всячески отгонял это чувство, не желая оставаться в бессознательном состоянии в этом месте.
— Так что насчет моего вопроса? Я вижу, что ты знаешь о чем идет речь. Они ведь здесь, правда. Я знаю, что они где-то в этом месте. Профессор не сказал мне об этом и впервые отказался вести меня.
Отшельник качнул головой.
— Обычно Иванов всегда приводил с собой людей, но в этот раз не сделал этого. Странно, — он почесал бороду. — Однако твой вопрос уместен хотя бы потому, что ты уже здесь. Да… — он замолчал на несколько секунд. — Они здесь. Твоя жена. Твой ребенок. Они все здесь.