— Не знаю, — сказал я. — Там вода, песок. Вообще — море. Солнце.
Все вдруг закричали, что хотят на залив, на залив — и никуда больше. Евгения Максимовна согласилась.
Рыбкина не сидела, а стояла ко мне спиной в самом начале троллейбуса, у кабины водителя, и ни разу не обернулась. Я не понимал, за что она на меня злится, а я на неё уже и не злился — не виновата же она, в конце концов, что все и так знают о том, что я боднул директора школы в живот.
— Ну, показывай, Громов, куда теперь идти, — сказала Евгения Максимовна, когда все вышли. — Не бегать! Не кричать! Не убегать! — повторяла она остальным.
Я пошёл впереди, и вдруг, когда я обернулся, понял, что я не просто иду со всеми вместе, а иду впереди всех, один, а остальные — сзади, на некотором расстоянии от меня, Я сам по себе, а они сами по себе.
Вот, выходит, в чём дело. Мне и раньше это казалось, а сейчас я всё понял. Получалось не то, чего я боялся, когда пришёл в эту школу, а совсем другое. Я боялся, что ко мне будут приставать, кто — по-плохому, кто — по-хорошему, вообще приставать, как пристают к новеньким, а оказалось, что ко мне никто не пристаёт, просто не замечают, будто и нет меня.
— Не убегать! Не убегать! Не убегать! — кричала Евгения Максимовна. А мне сказала: — А ты чего не бежишь со всеми?
Я посмотрел на неё и увидел, что она улыбается. Я тоже улыбнулся. Лет ей было, наверно, как маме, но она была, нет, не то чтобы симпатичнее, совсем нет, ну… просто у неё — я заметил сейчас — почему-то всё время менялись глаза: то серые, то голубые, то зелёные, то вдруг чёрные. Непонятно даже как-то.
— Ты не любишь бегать? — спросила она.
— Отчего же, — сказал я. — Люблю. Просто сейчас неохота.
— Они сейчас будут бросаться песком, — вдруг почти крикнула она и быстро пошла ко всем.
Я обернулся и увидел, что сзади ковыляет Кудя.
— Вчера ногу подвернул на кружке современных танцев. Вчера был кружок современных танцев. Кстати, — сказал он, — ты не нравишься Боме.
— Бома — это кто? — спросил я. Я знал, что в нашем классе Бома есть, но не знал, кто именно Бома.
— Ты что, обалдел? — сказал Кудя. — Бома — это вон тот, здоровый, сидит на песке с мячом.
Того, здорового, я, конечно, видел в классе, и что кого-то зовут Бома — я тоже слышал, но пока не знал, что это одно и то же. Я знал пока — кто Кудя и кто Рыбкина.
— А почему — Бома? — спросил я. — Почему такое прозвище?
— Боб Макаров, — сказал Кудя. — Бо-Ma. Понятно?
Я кивнул. Почему я не нравлюсь Боме, я не успел спросить — мы уже подошли к остальным и сели на песок.
После все долго орали и спорили: что будем делать? Ничего толкового не придумали и решили: раз так, то в футбол.
Дурацкая была игра — мне её и вспоминать-то не хочется. Помню только, что девчонки сидели цепочкой, как птицы на проводах, а мы носились по песку, падали, толкались и забивали друг другу голы. Но главное-то было не в этом. Где бы я ни оказывался, туда сразу же лез Бома и незаметно для других очень ловко то наступал мне на ногу, то бил меня локтем в живот, то коленом… Он больно меня бил, но я терпел. А что мне было делать? Жаловаться? Драться? Вдруг Бома сделал незаметную подножку, и я полетел лицом вниз, а он так хитро подставил колено, что я сходу ударился об него лбом. Глаза мои чуть на песок не выскочили, честно, мне тогда так показалось. Бома тут же забил красивый гол, и девчонки, которые болели не за нас, прямо визжали от восторга. Никто и не видел, что он сбил меня нарочно. Ничего не говоря и не оборачиваясь, я встал и пошёл по песку вдоль воды, подальше от всех. Сначала было тихо, потом кто-то крикнул:
— Громов? Ты куда?