— Я мог бы и сам заказать.
— Да бросьте, Дидье, я сегодня угощаю. Надеюсь, такой шаг с моей стороны не сильно задел ваше мужское самолюбие. Мне приходилось слышать, что вы не только ярый националист, но и еще противник гендерного равноправия.
— Потому что я воспитывался в семье, где женщина была женщиной, а мужчина — мужчиной. Где каждый выполнял роль, отведенной ему природой и Богом. Моя мать никогда не слышала звука выстрела, она терпеть не могла оружия, хотя по роду деятельности ей приходилось встречаться с ним. Она говорила, что на какой бы работе она не работала, она всегда остается женщиной и, когда мой отец возвращался домой, она всегда встречала его. Неважно сколько было времени и как сильно она уставала на своей работе. Так же думал мой отец. Он мог пропадать по двенадцать часов в сутки, порой он брался за такую работу, от которой отказывались все подряд. Работая как вол, он обеспечивал нас всем необходимым и меня приучал к этому. Однажды придя с работы и упав от усталости на кресло, он сказал мне: «…ты можешь быть кем угодно, это не столь важно, но твоя семья не должна в чем-то нуждаться». Я следовал этому закону всю свою жизнь. Да, может что-то в моей жизни пошло не так и семья моя распалась, но одно я могу сказать с уверенностью: я сделал все, чтобы моя семья ни в чем не нуждалась. А теперь, когда современный мир меняет все устои с ног на голову, когда вокруг все кричат о равноправии, когда женщины берут оружие и идут воевать, а мужчины шьют платья, меня просто выворачивает от всего этого. Я никогда не принимал этого и не приму до самой моей смерти.
Откинувшись на спинку стула и забросив ногу на ногу, она довольно посматривала на меня. Ее взгляд все время находился на мне, так, будто она собиралась купить меня как вещь и пристально искала во мне изъяны, чтобы сбить цену.
— Я поражена вами, Лефевр. Вы удивительный человек, настолько, что мне сложно подобрать слова, чтобы описать это чувство. В вас сочетаются практически несовместимые вещи: вы прекрасно ладите со своими чернокожими коллегами, но при этом открыто говорите о своих националистических взглядах, вы любите женщин, готовы пойти ради них на все, однако считаете, что их место на кухне. Вы мне нравитесь Лефевр, с каждым днем все больше и больше.
— А как же расследование?
Софи несколько изменилась в лице, но вскоре улыбка вновь вернулась на свое место. Отхлебнув принесенный кофе, она поставила чашку и полезла в сумочку за сигаретами.
— Честно говоря, Дидье, при всем своем желании и тех приложенных усилиях, я не могу ничего доказать. Абсолютно ничего. Единственное, что возможно тебе предъявить, так это превышение допустимой самообороны в отношении важного свидетеля, но это детский лепет на который я не согласна идти. Я прекрасно понимаю, что вы нарочно выстрелили в Фукко и что все ваши утверждения о том, что Саид начал отстреливаться — полная чушь. Я даже могу описать как все было.
Я отставил кофе в сторону и молча стал слушать.
— В тот день вы уже знали, что будете делать. Наверняка обдумывали это несколько дней, может неделю, но когда группа захвата окружила дом Саида, вы уже были готовы. Я спрашивала у командира той группы, он сказал мне, что за пару минут до штурма, вам как-то удалось получить разрешение на участие в нем, хотя по всем правилам это было запрещено и все что вам отводилось так это координация действий и наблюдение. Тем не менее, вы шли на штурм в числе первых. Когда солдаты ворвались в дом, со слов того же командира, вы даже не задержались на первом этаже и сразу же побежали на верх, что говорит о том, что вам, Дидье, было известно, где на тот момент находился Фукко. Взбежав наверх, вы, без каких-либо предупреждений выстрелили Фукко в спину, затем, перевернув тело, выстрелили еще несколько раз. Никакого сопротивления и тем более ответных выстрелов со стороны Саида не было, и не могло быть, а все ваши слова это просто отговорки. Удостоверившись, что Фукко мертв, вы вытащили его пистолет и, взяв с собой, направились к выходу. Выбежавшая жена Саида, стала что-то вам кричать, может даже била, но вы сделали свое дело и спокойно шли дальше, ведь она ничего не видела и вам нечего бояться. Как говорил сам командир, вы еще недолго побыли на месте операции, а потом, пожаловавшись на усталость, сели в машину и уехали обратно в комиссариат. По дороге вам пришлось остановиться возле фермы, где вы смогли избавиться от оружия, при этом стерев все отпечатки. Вашу машину видел местный житель, к сожалению он был очень старым и плохо видел, поэтому опознать вас в лицо не сможет, но вот машину описал. Вот видите, комиссар, все складывается в красивую цепочку, не хватает только одной прямой улики, которая бы стала катализатором для начала громкого расследования, но ее нет. Соответственно все мои слова — это пустой звук, хотя и очень звонкий.
Я улыбнулся и, поднесся чашку к губам, вопросительно посмотрел на нее.
— И что же вам мешает?
— Мне не ведомы ваши мотивы, Дидье. Саид был сволочью — это знали все. Но убивать его вот так, во время операции и при этом подставлять самого себя, когда это можно было сделать в любой удобный момент и не находясь на работе. Все это слишком сложно, поэтому и доказательства не имеют силу. У меня есть только предположения, догадки, пусть они и указывают на вас, но для суда, как вам хорошо известно, необходимы железные доказательства.
— Тогда зачем вы мне все это рассказываете? Чего вы добиваетесь? Неужели вы всерьез думаете, что я, услышав ваши слова, упаду перед вами на колени и начну раскаиваться? Мне не в чем оправдываться, то, что произошло в доме Фукко это уже часть истории и возвращаться туда я не хочу.
— Значит, я впервые потерплю поражение. Забавно все это. Раньше бы я себе этого никогда не простила, но с вами…,- она задумчиво замолчала, — с вами все по-другому. Мне почему-то не хочется продолжать все это. Что-то внутри заставляет меня оставить эту затею с расследованием.
Она вновь замолчала, а ее, некогда бесчувственные глаза, наполнились едва уловимой тоской. Я смотрел на них и не понимал, что делать дальше. Определенно, она не была той, за которую себя выдает, под этой ширмой скрывалось что-то, чего она боялась больше всего. В туже секунду я вспомнил разговор в «Авроре», старик был прав, это чертов сукин сын, от которого веяло леденящим холодом, оказался прав. Слово в слово, каждая буква была буквально списана с сегодняшней ситуации.
— Вы должны кое-что увидеть, комиссар, — ее голос, словно пуля разрезал тишину.
— Что именно?
— Мою тайну.
Я все никак не мог избавиться от странного чувства, и чем ближе мы подъезжали к ее дому, тем сильнее оно становилось. Она не сразу, но призналась куда мы держим путь и от этой неизвестности мне было не по себе. Софи вела автомобиль молча, за все время ни я, ни она не проронили ни одного слова, и в этой молчаливой тишине мне было о чем задуматься. Я безбожно и бесстыдно рассматривал ее с ног до головы, в другой ситуации мне бы пришлось как-то оправдываться, но сейчас это чувство уже не имело надо мной власти. Она видела это, но препятствовать даже не собиралась, скорее наоборот, ей было приятно видеть на себе оценивающий мужской взгляд, ведь до этого ей приходилось довольствоваться только ненавистными.
Мы подъехали к ее дому, когда на часах было три дня. Она не спешно загнала машину во двор и медленно, слегка поправив помявшуюся юбку, выбралась из машины.
— Вот здесь я живу. Не буду говорить «чувствуйте себя как дома», но пригласить обязана, не зря же мы сюда приехали.