— Это исключено, — категорически возразил Дубов, — я никогда во время дежурства не дремлю. Так было и на этот раз, что могут подтвердить другие контролеры.
— Как часто вы проверяете вверенный вам участок, заглядываете в камеры?
— Регулярно каждые полчаса.
— В котором часу последний раз смотрели в карцер?
Дубов немножко смутился и, с легкой опаской покосившись на начальника СИЗО, все же твердо ответил:
— Как запер Алиджанова без четверти шесть, так до утра и не заглядывал к нему.
— Почему? Ведь положено.
— Положено. Но не заглядывал. Да и никто из контролеров почти не смотрит в карцер. Там на него одного никто не «наедет», а в общие камеры смотрим, потому что в них нередко возникают конфликты, приходится вмешиваться.
— Что ты на это скажешь, гражданин начальник? — спросил Василий Андреевич полковника не без иронии. — Как слышишь, Александр Семеныч, служебные инструкции твоими подчиненными нарушаются, и они не очень-то боятся признаться в этом при тебе.
— Нетрудно догадаться, почему, — с некоторым вызовом ответил начальник Бутырки. — Иван Алексеевич не опасается, что его уволят. Попробуй найди сейчас человека на должность контролера. Зарплата низкая, да к тому же контролер в настоящее время вроде как вне закона, вне правовой зашиты государства. Его оскорбишь, и ничего тебе за это не будет. Столько приходилось разбираться по фактам оскорбления охранника, — полковник махнул в сердцах рукой, — оскорбляют и словом, и действием. Просят, скажем, арестованные открыть форточку двери. Контролер открывает, а ему в лицо выплескивают миску с кашей. За это заключенного можно перевести на несколько суток в карцер или лишить права получить передачу или купить что-нибудь в ларьке. И только. Какую же нервную систему нужно иметь контролеру? Из стальных проволок, я тебе скажу. Поэтому-то и бегут из Бутырки контролеры, «забывая» порой захватить из отдела кадров трудовые книжки…
— Ладно, Саша, не заводись, — мягко оборвал Соколов, — со всем этим я полностью согласен. Конечно, работа у персонала Бутырки адская. Но перейдем к нашему делу. Скажи с высоты своего многолетнего опыта: в чьих интересах было убрать Алиджанова? Ведь он был маньяком, насильником и убийцей, а такие ничтожества, как тебе известно, презираемы даже в уголовной среде. Кому же он помешал?
— Я над этим с утра голову ломаю, — задумчиво ответил полковник, потирая подбородок. — Пока что напрашивается один вывод: самоубийство.
— Самоубийство?! — с сомнением воскликнул судмедэксперт. — Ну уж извините! На самоубийство меньше всего похоже. Впрочем, я не склонен устраивать дискуссии. Завтра к полудню мое заключение будет у вас на столе, Василий Андреевич, — он посмотрел на Соколова и чуть склонил голову, давая тем самым понять окружающим, что привык заниматься не гаданиями и предположениями, а исключительно конкретными исследованиями.
Гриша все это время никакого участия в разговорах не принимал. Он нервно прохаживался по коридору вблизи собравшихся у карцера, раздумывая о том, какую в этом деле занять позицию. Он один знал, что произошло на самом деле в следственном изоляторе. Но как об этом сказать коллегам? Поверят ли они в то, что он готов им рассказать? Конечно, не поверят. А Соколов просто-напросто отстранит его отдела и отправит к врачам. Психушка же его не устроит. Выход один: надо раз и навсегда покончить с колебаниями и молчать, что бы ни происходило. Все. Решено.
— Григорий Петрович, ты что же не пишешь протокол осмотра места происшествия? — вспомнил о нем Соколов. — Давай, голубчик, поспешай. Ведь тебе заканчивать это дело.
— Да, конечно, — встрепенулся Григорий, вернувшись в реальность. Вынув из следственного портфеля планшет, листы бумаги и авторучку, он сосредоточился, готовясь писать протокол. Но туг помимо его воли и желания в голове стала биться назойливая мысль: «А разве те двое, что били в камере Алиджанова, лучше этого маньяка?» — «Нет, не лучше, — вдруг ответил ему на ухо знакомый простуженный голос, — оба рецидивисты, воры, грабители и убийцы». — «Где же тогда справедливость? — спросил невидимого собеседника Григорий. — Алиджанов мертв, а они, наверное, живые?» Ответа на свой мысленный вопрос Григорий не получил. Но в этот момент легкое завихрение крутанулось вокруг него и унеслось в противоположный конец коридора.
— Странно, какой-то сквозняк подул, — удивился начальник Бутырки. — Похоже, где-то окно высадили.
— У меня есть вопрос, который никто не задавал ни контролеру, ни начальнику СИЗО, — произнес Григорий, пряча готовую сорваться с губ усмешку. Он прицелился колючим взглядом полковнику в переносицу и ждал ответа.
— Извольте ваш вопрос, — насторожился Волков.
— За какую провинность Алиджанова посадили в карцер?
— Я это выяснял, — спокойно ответил Александр Семенович, — в шестьсот шестьдесят девятой камере, куда его сначала определили, заключенные стали жестоко избивать его, узнав, что он насиловал женщин. Зэки не любят насильников, не считают их мужиками. Так вот, чтобы они не пришили Алиджанова, того и поместили в карцер.
— Но ведь это нарушение инструкции. В карцер сажают за дисциплинарную провинность.