Мать его постоянно зависела от чужих людей, от их милостей, поэтому с детства мальчик испытывал одни лишения. Он не смел нарушать всевозможные запреты и ограничения; нищета не дала ему возможности испытать радости детства, он не ведал детских шалостей. Товарищей он сторонился и проводил время в одиночестве, среди рваных книг и сломанных грифелей.
Ребенок, которому с первых шагов приходилось быть примерным, никогда не забывать о страданиях матери и своем месте в обществе и никогда не испытывать радости от необдуманных поступков; ребенок, который из боязни вызвать раздражение чужих людей или чем-нибудь им помешать должен был употреблять все свои детские силы на то, чтобы, страдая, не плакать, а играя, не резвиться, — разве не достоин он жалости больше других, и разве его не жалеют меньше других!
Сам Хорлал, униженный, живший на самом дне человеческого общества, и не подозревал, сколько нежности и любви накопилось в его душе в ожидании случая, чтобы прорваться наружу.
Хорлал играл с Бену, учил его, ухаживал за ним во время болезни и ясно понял, что человек живет не только ради улучшения своего материального положения. Ему может открыться нечто другое, и тогда для себя уже больше ничего не нужно.
Бену тоже не хватало в жизни именно такого человека, как Хорлал. Ведь он был единственным мальчиком в семье. Сестер — одну совсем крошечную и другую, трехлетнюю, — он не считал достойными своего общества. Конечно, вокруг не было недостатка в мальчишках его возраста, однако Одхорлал глубоко верил в то, что его семья стоит на общественной лестнице слишком высоко, чтобы в квартале нашелся мальчишка, достойный чести общаться с его сыном. И Хорлал сделался единственным товарищем Бену. Ему приходилось сносить столько капризов мальчика, сколько при иных обстоятельствах хватило бы на десять человек, но эти испытания лишь усилили любовь Хорлала к Бену.
Ротиканто предостерегал Одхорлала — он говорил, что учитель испортит мальчика, да и самому Одхорлалу иногда казалось, что Хорлал слишком привязан к ребенку. Но теперь никто не смог бы оторвать Хорлала от Бену.
Когда Бену исполнилось одиннадцать лет, Хорлал сдал экзамены, получил стипендию и перешел на третий курс колледжа. Нельзя сказать, что у Хорлала совсем не было товарищей, но Бену был ему ближе всех. Вернувшись с занятий, он гулял с мальчиком и по дороге с воодушевлением рассказывал ему о подвигах древнегреческих героев или пересказывал по-бенгальски романы Вальтера Скотта и Виктора Гюго. Иногда декламировал английские стихи и переводил их тут же с комментариями на бенгальский. Он старался заставить Бену выучить наизусть речь Антония.
Мальчик стал волшебным ключом, открывавшим сердце Хорлала. Раньше, когда он готовил уроки один, только для себя, он совсем иначе воспринимал английскую литературу. А теперь стоило ему заинтересоваться каким-нибудь вопросом по истории, естествознанию, литературе, как сейчас же хотелось поделиться с Бену. Пытаясь заинтересовать Бену, он углублял свое знание предмета, и радость становилась еще более полной.
Когда Бену возвращался из школы, он наскоро управлялся с обедом и бежал к Хорлалу. Никакими уловками и соблазнами матери не удавалось его удержать. Нонибале это, конечно, не нравилось. Ей казалось, что учитель старается привязать к себе мальчика ради того, чтобы сохранить свое место.
И вот однажды она вызвала Хорлала к себе и, прикрыв лицо покрывалом, сказала:
— Ты ведь только учитель, так занимайся с мальчиком по часу утром и вечером. Зачем ты проводишь с ним все свое свободное время? Он теперь никого не признает — ни мать, ни отца. Чему ты его учишь? Раньше, бывало, одно имя матери вызывало у него крик радости, а теперь его не дозовешься. Кроме того, Бену — мальчик из знатной семьи, и ему вовсе не подобает сближаться с тобой так тесно.
А еще раньше Ротиканто приводил Одхорлалу-бабу примеры, когда в других семьях неизвестные под видом учителей так порабощали ребенка, что захватывали имущество ученика, после того как он вступал во владение наследством, или же становились для молодого хозяина самыми авторитетными лицами и вертели им как хотели.
Хорлал, конечно, догадывался, что камешки бросают в его огород, но он молчал и терпел.
Но когда таким тоном заговорила мать мальчика, которого он так любил, это причинило ему жестокую боль. Теперь он хорошо понимал, как смотрят на учителя в богатом доме. Учитель должен поставлять знания, как корова дает молоко. Любить ученика и относиться к нему, как к родному, — непозволительная наглость! Этого не мог вынести никто, начиная от слуги и кончая хозяйкой. Они считали любовь Хорлала к Бену лишь ловким ходом, сделанным ради достижения каких-то своих целей.
— Хорошо, мать, — с дрожью в голосе ответил Хорлал хозяйке, — теперь я буду только давать Бену уроки. Больше ничего между нами не будет.
Хорлал сдержал свое слово и после занятий не пришел, как всегда, поиграть с Бену. Весь день он бродил по улицам, и чего ему это стоило, про то знал только он один.
Вечером он пришел на очередной урок. Мальчик был угрюм и невесел. Хорлал не стал объяснять причины своего отсутствия. Урок прошел вяло, кое-как.
Обычно Хорлал вставал, когда было еще темно, и готовился к занятиям в колледже. По утрам Бену, наскоро умывшись и позавтракав, прибегал к нему, и они шли в сад. Там был бассейн с рыбами, и учитель с учеником каждый день кормили их крошками. А в один из уголков сада Бену натаскал камни, устроил маленький парк, где все было по-настоящему: забор, ворота и дорожки; в нем свободно могли бы жить лилипуты. Уход за этим садом был их второй утренней обязанностью. Когда становилось жарко, они возвращались домой и занимались.
Утром Бену встал раньше обычного и прибежал дослушать рассказ, который учитель не успел вечером ему досказать. Он хотел сделать приятное Хорлалу, поднявшись так рано. Но Хорлала уже не было в комнате. Швейцар сказал, что он куда-то ушел.
В этот день на уроке маленькое сердце Бену сжималось от горькой обиды; личико его было серьезным. Он опять не спросил, почему Хорлала утром не было дома. А учитель, избегая взгляда мальчика, занимался с ним, уткнув нос в книгу.
Когда мальчик пришел обедать, мать спросила у него:
— Что с тобой творится со вчерашнего вечера? У тебя такое грустное лицо, ты ничего не ешь.