— Сгиньте с глаз моих, паскуды!
Пришла домой и легла. Ни дочка, ни зять не могли допытаться, что случилось. Лежала молча, с каменным лицом, с погасшим взором. Глянув на Ярину, не пятьдесят, а все шестьдесят пять дашь — так осунулась за один час.
Даже любимая внучка Галинка, не отходившая от бабушки ни на шаг, не развеселила в этот вечер Ярину.
Лежала до рассвета. Кряхтела потихоньку. Снова и снова вспоминала вчерашний разговор с Мазуром. А припомнив, проклинала все на свете — нету совести у людей, нету.
За окном тоскливо завывает метелица. Белым бескрайним полотнищем тянется долгая зимняя ночь.
Пропал сон. Засыпало, замело его январским ветром.
Ярина лежит, уставясь в потолок, и еще раз все встает перед ее глазами.
Два года назад остановился у ворот новый председатель, Павло Данилович Мазур. Стал и смотрит.
Вышла Ярина на крыльцо. «Чего ж тут стоять, заходите». — «Так это здесь вы живете?» — спросил Мазур и поздоровался. «Здесь живем, здравствуйте», — ответила она, и ни слова больше. А сколько раз мысленно роптала, сетовала горько. Да неужто не заслужила она воза соломы, чтоб эти проклятые дыры на хате позатыкать? Да докуда ж так будет, что солома в степи гниет, а какая-нибудь там пьяная морда Пивторыдядько тебе же в глаза тычет: «Не дозволю разбазаривать…»
А в тот раз ничего не сказала, потому что видела: потемнел Мазур, грустно и виновато глядели его глаза. Еще подумала тогда: честный человек всегда чувствует себя в ответе за всю неправду, что творится вокруг.
«Чего ж вы стоите, пожалуйте». Перешагнул порог: «Еще раз доброго здоровья». Присел на лавку, огляделся. А тут Яринина дочка, Степанида, и взялась за него. Все ему высказала: и про Пивторыдядько, и про солому, и о том, как хату заливает во время весенних и осенних дождей — успевай только ведра да корыта подставлять. Ребенка уложить негде. Хоть беги… Уже не только стреха, а и стропила прогнили!
Много бы еще наговорила, да Ярина не дала. Степанида умолкла, но сильнее слов обожгла Мазура горячая скупая ее слезинка.
Сидел Мазур темный как ночь. И что-то теплое шевельнулось у Ярины в душе: чувствует человек! Понравилось ей и то, что не стал рассыпаться Мазур в пустых посулах. Слышала она уже не раз от этих недотеп-пустозвонов: наговорят семь мешков золотых горшков и забудут. А этот только и сказал: «Весной подлатаем маленько, а больше сделать пока не могу. Поставим хозяйство на ноги — тогда уж…»
Ушел Мазур, и принялась Степанида его честить: «Ишь какой! Хоть бы пообещал что, как человек. «Залатаем»…» И все ворчала, ворчала, пока Ярина не прикрикнула: «Замолчи! Человек вон сколько забот на свои плечи принял, видишь — согнулись. А тут еще ты со своей стрехой. Подождем!»
Весной залатали кое-как стреху, меньше стало течь.
А вчера снова навестил ее Мазур. Уже не гнутся у него плечи, повеселел взгляд. А все же Ярина встревожилась: чего это он к ней, может, на ферме что случилось?
Сел Мазур, поглядел на пятна, зеленевшие на потолке, и сказал:
— Простите, Ярина Григорьевна, что долго собирались. Давно пора хатой вашей заняться. Да сами знаете, сколько было дела. Однако и для этих забот уже час пришел. Начнем с вашей хаты… А то и впрямь стропила провалятся. Строительной бригаде уже выписан наряд. На этих днях привезут лес, камыш…
Обрадовалась Ярина.
— Не забыли, Павло Данилович?
— Нельзя забывать, — сурово промолвил Мазур.
Посидел немного, расспросил о дочери, о внучке. И видно было: жалко ему, что Степаниды нет.