Как-то с утра засуетились мать и тётка. В комнате маленькой что-то стали собирать да выкладывать. В кухне ведро с горячей водой на газу пары пускает.
– Татьяна, – мать кричит, – иди сюда.
Вошла Таня спросонья ничего не разберёт. Стол посреди комнаты, рядом на белой салфетке инструменты блестят, ампулы, шприцы.
– Садись, – мать приказала.
Села. Тётка шприц взяла, Татьяне укол сделала.
– Иди пока в комнату. Как схватки начнутся – будем рожать.
– Что? – Татьяна не поняла.
– Иди, иди, ложись. Не стой как истукан.
Пошла в комнату. Легла. Так как сон не прошел совсем, хотела повернуться и ещё немного подремать, но вдруг неожиданно и страшно налетела боль. Откуда взялась непонятно. Быстрая, резкая, большая. Крутанулась Татьяна на кровати и кричит:
– Мама, мама!
– Началось, – услышала из-за двери, – звони.
Дальше всё как будто во сне. Долго и пронзительно стонала Татьяна.
– А она не умрёт? – мать спрашивает.
– Типун тебе на язык, чего болтаешь под руку, – огрызнулась Алевтина.
Помнит Татьяна, как тащили её и заставили лечь на стол, как что-то говорили мать и тётка. Подушку помнит, что под голову кто-то сунул. И стол твёрдый, неудобный. Помнит выпученные над белой повязкой глаза. Кто-то кричит:
– Тужься, тужься, давай! Давай!
Ничего не поймёт Танька, что делать. Только боль изнутри раздирает и люди, точно монстры пляшут вокруг. И вроде даже смеются. Все, мать и тётка. Все смеются. Лица их искажены этим страшным смехом. Белое словно черное. Шторы в пляс пошли, окутывают и давят. Шум в ушах накатывается, потом отпускает. Кажется, сердце вот-вот выпрыгнет из груди и поскачет по этой страшной комнате.
Кровь. Сквозь неясную пелену – руки тётки в крови. Убийца! Она убила! Кого?
Резко всё смолкло. Щёлк – будто выключили свет. Темнота и тишина.
Несколько дней, как во сне. Тело словно разбито изнутри на мелкие осколки, которые невозможно собрать. В мыслях страх и непонимание. Снова эта тишина, что пугает.
Почему так тихо?
– Мама, – Таня постаралась приподняться, – мама!