– Вероятно, и дед нередко заставляет тебя сталкиваться по хозяйственным надобностям с людьми, похожими на меня?
Грецин взял стоявшую на столе кружку с вином, готовясь отхлебнуть из нее, Виргиний смотрел на него с прежнею грустною флегматичностью.
– Мне приходится иметь дела с людьми всякого сорта, – рассеянно ответил он, – тебе, конечно, надоели расспросы про одно и то же с утра; я это понял, хоть и никогда не изливал на других собственной досады; пойми и ты, старик, что мне расспрашивать тоже невесело.
– Иногда задавать вопросы, это правда, несравненно скучнее, чем отвечать на них, – сказал Грецин, отпивая вино, – так или не так, я искренно рад, что ты не сердишься на меня; не знал я, что ты такой добрый.
Виргиний промолчал и кивнул в знак прощания, решив уйти.
Ему больше нечего было там делать, и он опасался сближаться со слугой врага своего деда не меньше, чем тот с ним; даже дружба Арпина как-то стушевалась... забылась в его голове; сын Скавра не представлялся Виргинию переходным мостиком через эту бездну соседской вражды Руфа с Гердонием.
Желая сгладить свою грубую выходку, Грецин низко поклонился ему, чего не был обязан делать перед чужим господином, говоря:
– Если тебе будет угодно зайти ко мне на отдых с охоты, приходи... ты у нас на ином положении, нежели твой дедушка, только я об этом, еще раз винюсь, забыл... ты друг сына господского тестя.
– Благодарю, – отозвался Виргиний еще рассеяннее прежнего, вышел из дома, постоял на дворе, как бы в каком-то колебании внутренних чувств, пересилил свой обычный конфуз перед женщиной и кивнул Амальтее, – счастливо оставаться!..
– Будь здоров, господин! – ответила она.
ГЛАВА XI
Сибарит в рабстве
Когда Виргиний ушел, Амальтея глубоко вздохнула и заговорила с отцом, торопившимся в свою квартиру, удержав его за рукав.
– Отчего, отец, ты не попросил его остаться здесь подольше? Это легко было сделать, стоило показать вид, видно что-то знаешь о их пасеке.
– Не счел этого нужным, – отрезал Грецин сухо, – довольно и того, что Арпин теперь не получит повода обидеться на нас за своего приятеля.
– Да... но...
– Это все, чего я боялся.
– А мне показалось, будто ты держал себя с ним слишком покровительственно.
– Покровительственно?!
Грецин засмеялся.
– Он может пожаловаться Арпину, что его приняли свысока.
– Пусть жалуется!..
– Конечно, он молод, а ты пожилой человек, но ведь он благородный, а мы...
– Мы тоже из благородных греков, Амальтея; нечего нам унижаться пред теми римлянами, кто не властен над нашею судьбой. Я тебе сто раз говорил, что такое был Сибарис и кем были сибариты для всей Италии... все хорошее шло оттуда, с нашей родной земли, – все просвещение, все процветание Рима оттуда, от греков, от нас.
Грецин начинал снова сердиться, в чем всегда походил на петуха; это рассмешило его дочь.
– Но ты, конечно, не ожидал, – сказала она, – что Виргиний захлопает в ладоши от радости, услышав как ты просишь извинения. Он даже не знает, что ты – благородный сибарит.
Грецин забрюзжал еще комичнее.
– В следующий раз, если внук фламина когда-нибудь сюда заглянет, прошу не подсматривать и не подслушивать за мной, прошу не сидеть с ним, не занимать его разговорами.
– У него был такой усталый, грустный вид, что мне сделалось жаль его, да притом я сначала сочла его за бродячего философа из греков – за одного из тех последних сибаритов, к каким ты причисляешь себя, отец. Мне захотелось узнать этих людей поближе, потому что ты так много и так занимательно рассказывал о них, – об этой роскошной, праздной жизни в Сибарисе.
– Хоть я ее сам-то не помню; маленьким продали меня в неволю: но я много слышал от отца...
Грецин вздохнул, и выражение его лица готовилось измениться из комического в грустное, но дочь снова рассердила его.