Этот австрийский адъютант был приставлен к Марии Луизе ее отцом. Он был своего рода опекуном, избранным Францем I, и Наполеону и в голову не могло прийти заподозрить его в любовной интриге с Марией Луизой. Возраст Нейпперга и его подчиненное положение устраняли какое бы то ни было недоверие императора.
Но у женщин, даже носящих титул императрицы, самое невероятное часто становится истиной и самые худшие предположения оправдываются.
Ревность к Нейппергу у Наполеона проснулась внезапно.
Однажды он сопровождал императрицу в одной из ее верховых прогулок в Сен-Клу, когда на повороте дороги у подъема на холм близ Монтрету они встретили человека, стоявшего у дороги. Этот человек, правильнее говоря – великан, был одет в поношенную солдатскую шинель, на которой выделялся знак отличия военного ордена; на голове у него была плоская фуражка. Левая рука была на перевязи, но правую он держал горизонтально, как бы салютуя толстой и длинной палкой с серебряным набалдашником. Он стоял при въезде на мост с очевидным намерением обратить на себя внимание императора, галопировавшего возле императрицы в сопровождении только графа Нейпперга и верного Рустана, в его обычном костюме мамелюка, с тюрбаном на голове, в широких шароварах, при палаше и с пистолетами, заткнутыми за пояс. Более чем храбрый, отважный даже перед подосланными убийцами, Наполеон, находясь вместе с императрицей, принимал некоторые меры предосторожности. Он увидал этого необычайно высокого человека, как будто подстерегавшего его на дороге, и, несколько задержав свою лошадь, стал приглядываться к нему без малейшего беспокойства, даже не подзывая к себе Рустана. Крик «Да здравствует император!» вырвался из груди великана, продолжавшего салютовать своей большой палкой с серебряным набалдашником как ружьем. Наполеон круто остановил лошадь и подозвал незнакомца.
Великан подошел, по-прежнему держа с серьезным видом свою палку.
– Я где-то видел тебя! – сказал вдруг император. – Постой, не был ли ты тамбурмажором в первом гренадерском полку моей гвардии?
– Да, я там был, ваше величество!
– Почему же тебя там теперь нет?
– Моя рука, ваше величество. Картечная пуля попала в нее при высадке на остров Лобау.
– Ах! Ужасное сражение. Эсслинг! Асперн! Могила моих храбрецов… Здесь я потерял Ланна. Ты служил под начальством герцога Монтебелло? – спросил Наполеон печальным тоном, потому что воспоминание об этом сражении с сомнительным исходом, в котором пал один из его лучших друзей, не оставлявший его в дни несчастий, всегда вызывало у императора тяжелое чувство.
– Ваше величество, под Берлином он был позади меня, когда я первым, с моей тростью тамбурмажора в руке, во главе первого гренадерского полка вошел в столицу пруссаков.
Наполеон расхохотался.
– Ей-Богу, я узнал тебя. Я же сам и надел на тебя орден. Вечером под Иеной… ты один взял в плен целый эскадрон красных драгунов?
– Со мной была моя трость! К тому же ваше величество, все знали, что вы были поблизости!
– Хорошо, льстец! Ну, теперь я вспомнил… Тебя зовут л а Виолетт?
– Точно так, ваше величество!
И ла Виолетт взял по всем правилам «на караул», испугав этим лошадь императрицы, безучастно прислушивавшуюся к беседе императора со старым солдатом.
– Хорошо, – сказал император, наклоняясь к лошади и сильно ущипнув за ухо ла Виолетта. – О чем ты просишь?
Ла Виолетт показал на молодую женщину в трауре, стоявшую на коленях в нескольких шагах, и произнес:
– Ваше величество, у нее прошение…
Император сделал нетерпеливое движение.
– Что нужно этой женщине? Пенсию? Имеет ли она на нее право? Что, она – вдова одного из моих солдат?
Ла Виолетт вместо ответа подал женщине знак приблизиться.