Ни черемисы, ни мордва, ни татары давным-давно не тревожили строгановские обозы, к тому же и охрана была у барона, не малая. Четверка надежных лошадей, запряженных в возок цугом, тянулась впереди длинного груженого обоза. В кожаных мешках были зашиты дорогие меха; в кованых железных укладках под замками хранились тяжелые слитки серебра и золота.
В светлые сумерки под звон колоколов, призывавший к вечерне, въехал обоз в городок Соль-Вычегодскую. Из дверцы возка показалось пухлое холеное лицо Александра Николаевича. Он приказал сидевшему на передке вознице править лошадей к старым строгановским хоромам. Весь обоз и конные сторожевые тронулись по сугробистым улицам за господской повозкой.
Хоромы Строгановых на Соли-Вычегодской тогда еще стояли в полной своей красе. Более двухсот лет назад они были срублены из мелкослойного северного леса – устойчивой лиственницы – лучшими мастерами деревянного зодчества.
Древние палаты не блистали вычурностью, излишними прикрасами. Угрюмо глазели во все стороны амбразурами высокие толстостенные башни, именуемые «повалушами». В старые времена они охраняли городок на Вычегде от внезапных нападений. У входа в главную круглую башню стояла позеленевшая пушка с надписью на стволе: «Пушка медная – змей, длина два аршина, с полувершком, повелением государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руссии тое пушку лил мастер Мокий-Гребешков у Соли-Вычегодской». И случалось жителям Соли-Вычегодской обороняться и отражать в памятное лихолетье наскоки охочих до чужого добра пришлых, вооруженных до зубов польских и литовских грабителей…
Прибывший строгановский обоз временно разместился вокруг палат. Александр Николаевич вынул из-за кушака пистолеты, небрежно швырнул их на мягкое сидение возка. Не заходя в хоромы, пошел он к малой часовне, где в склепах под каменным полом покоились кости его предков, чьи имена вошли в историю государства Российского. Барон стал на колени, перекрестился и, поклонись праху предков, набожно произнес:
– Помяни вас господи во царствии своем… Возблагодарите, деды и прадеды, всевышнего за благополучное путешествие наше к стольному городу. Да сохранит нас господь и впредь от всяких бед, невзгод и напастей…
Из часовенки барон направился в Благовещенский, знаменитый богатствами собор, врата его были широко раскрыты, и в окнах мелькали огоньки лампад и паникадил.
В соборе было малолюдно по той причине, что горожанам Соли-Вычегодской повседневные великопостные вечерние службы не были в диковину, да и церквей в этой строгановской вотчине было излишество чрезмерное. Встав у левого клироса, около стены с тайными внутренними проходами, Александр Николаевич невольно устремился мыслью в прошлое здешнего народа, славного своим художеством и тончайшим рукоделием, о чем свидетельствовали украшения храма. Тут была живопись мастеров строгановской школы, и дивная цветистая эмаль, и резьба по кости, и шитье серебром и золотом по бархату, драгоценные пелены… Но вот барон тряхнул головой, опомнился: в этом месте и в это время ему надлежит подумать о себе, о своих прегрешениях и бренной быстротечной жизни. Почувствовав взгляд седовласого голосистого протопопа, служившего вечерню, барон начал истово креститься. Губы его, толстые и влажные, вполголоса шептали:
– …Все житие мое срамно, господи, со блудницей девкой-вогулкой протекало. Отче небесный, очисти от прегрешения и спаси мя и не отрини мене, от тебя отошедшего. Помышляю о страшном судном дне и плачу и каюсь в деяниях моих лукавых, помилуй мя…
И хотя барон отнюдь не плакал и не весьма прилежно каялся, но, молясь с нарочитой скорбью, он обратил на себя внимание протопопа. Тот шепнул отроку, подававшему кадило:
– Сходи-ко, чадо, прислушайся, о чем молит бога барон.