— Послушай, Кулас, — сказал Нездешний, — я тоже не умею летать, но меня это не задевает. Перестанем-ка спорить и ляжем спать. Завтра у нас будет длинный день.
Дети улеглись рядышком у дальней стены, а Даниаль подсела к Нездешнему.
— Ты думаешь, они говорят правду?
— Да. Мириэль увидела, где я спрятал оленя.
— Значит, Дардалион убил своего врага?
— Похоже, что так.
— Мне как-то не по себе — не знаю почему.
— Это был злой дух. Что же священнику было делать — благословить его, что ли?
— Ну почему ты всегда говоришь такие гадости, Нездешний?
— Как хочу, так и говорю.
— Не много же у тебя, наверное, друзей, в таком случае.
— У меня их вовсе нет.
— И тебе от этого одиноко?
— Нет. Это помогает мне выжить.
— Веселая же у тебя жизнь! Удивляюсь, как ты еще стихов не пишешь.
— Ну чего ты злишься? Тебе-то что за дело?
— Ты вошел в нашу жизнь — и останешься в нашей памяти, пока мы живы. Я, по правде сказать, предпочла бы другого спасителя.
— Ну как же — мне случалось видеть представления на площадях. У героя там непременно золотые волосы и белый плащ. Я, женщина, не герой — просто священник поймал меня в свою паутину. Ты полагаешь, он осквернил себя? Я тоже. Вся разница в том, что моя тьма спасла его, а его свет меня доконает.
— Кончите вы когда-нибудь лаяться или нет? — спросил Дардалион, садясь и потягиваясь. Даниаль бросилась к нему.
— Как ты себя чувствуешь?
— Как голодный волк. — Он отбросил одеяло, наколол на вертел пару ломтей оленины, пристроил его над костром и подбросил дров в угасающий огонь.
Нездешний ничего не сказал, но печаль опустилась на него как темный плащ.